Автобиография Ронни О’Салливана «Бег»

Список глав автобиографии Ронни О’Салливана «Бег»

Глава 1. «Входя во вкус»

Глава 2. «Когда жизнь бьет тебя по заднице»

Глава 3. «Я воевал с законом»

Глава 4. «Революция Барри Хирна»

Глава 5. «Парень, что откамбэчил»

Глава 6. «Я и мой шимпанзе»

Глава 7. «На вершине мира, Шеффилд 2012»

Глава 8. «Добровольное изгнание»

Глава 9. «Мы — семья»

Глава 10. «Мама и папа, тюремная история»

Глава 11. «Я и отец, история на воле»

Глава 12. «Герои»

Глава 13. «Мутные делишки»

Глава 14. «Снова на коне»

Глава 15. «Полезные беговые подсказки от Ронни»

Глава 16. «Моменты безумия»

Глава 17. «Мои величайшие победы»

Глава 18. «Труселя шлюхи»

1-я глава называется «Входя во вкус», и повествует о том, как бег вошёл в жизнь Ронни, а потом стал неотъемлемой её частью.

Началось всё с того, что отец поднимал его каждое утро и заставлял бежать три мили, отмазки не принимались. Так продолжалось с 12 лет, и до тех пор, пока отца не закрыли. Ронни ненавидел бег, и моментально перестал им заниматься. Начал пить много Гиннесса, курить марихуану, жрать всё подряд, и к 20-ти годам весил под 100 кг. Всё это произошло так незаметно и органично, что Ронни и не замечал, пока в возрасте 20 лет не услышал, как какая-то девушка спрашивает: «А который из них Ронни — тощий или тот, жирный?» Он был с другом, которого жирным не назовёшь никак. На следующий день Ронни снова начал бегать, и за два года скинул 20 килограмм.
У Ронни очень увлекающаяся натура, и ему нужно что-то, кроме снукера, что-то, что помогало бы ему жить. Долгие годы он держался на наркоте, выпивке и Прозаке, потом в его жизнь вошёл бег, и постепенно вытеснил плохие привычки. Не один и не 5 лет ушло на то, что Ронни понял — без привычки, без всепоглощающей страсти ему никак, так пускай это будет полезная страсть. В 2004-м он записался в крутой атлетический клуб, и начал бегать с профессионалами. Он вошёл в топ 1500 игроков Британии, в топ 6 своего графства, а однажды даже выиграл какой-то местный забег и попал на спортивную страничку местной газеты. Для него это было равносильно победе на ЧМ по снукеру! Снукер отошёл на второй план, всё время и мысли были посвящены новому увлечению.
Бег многое дал Ронни, и многому его научил. Страдающий клинической депрессией, и привыкший получать серотонин из антидепрессантов, теперь он получал его, бегая. Стеснительный по натуре, трудно сходящийся с новыми людьми, он обрёл новый, обширный круг знакомств, обрёл людей без вредных привычек, сплочённых одним интересом — бег во имя здоровья. Несмотря на то, что снукер и бег очень разный виды спорта, какие-то элементы, аспекты, оказались полезны и для снукера. Например, Ронни заметил, что если бегать постоянно, то результаты ухудшаются. Атлеты перед марафоном вообще неделю не бегают, так, разминочка лёгкая. Раньше Ронни перед серьёзным турниром тренировался по 6 часов в сутки, наращивая нагрузки в течение месяца. Теперь же он за неделю до турнира вообще перестал брать в руки кий, и результаты улучшились.
Когда он победил в своём первом забеге, то обошёл около 200 бегунов на дистанции 5 миль, которую он прошёл за 27 минут, в первый раз в жизни обогнав своего друга «Сумасшедшего Ирландца» Алана. Они до сих пор бегают вместе, Алану 50 лет, но он бежит 10 км за 36 минут. Это было в 2008-м году и стало пиком формы Ронни, так быстро с тех пор он не бежал ни разу, и всё ещё пытается найти ту форму…
Переведу два отрывка — почувствуйте разницу, так сказать:D…
От этого:
…В худшие времена мне нужен был косяк с самого утра, чтобы я хоть начал функционировать. Без этого я был неспокоен, меня мучала паранойя. И вот я подумал — а могу ли я снизить количество загулов до раз в месяц, или в два, три, четыре, а потом оторваться по полной? Но часто получалось так, что снукер становился на пути моих загулов, а не наоборот. Это было как будто я тренировал загулы, они были моими Олимпийскими Играми. Каждые четыре месяца я должен был убиться наглушняк. Я говорил себе — это хороший стимул оставаться чистым, ты будешь получать больше удовольствия, ты это заслужишь.
Я до сих пор не понимаю, как мне удавалось проходить тесты на наркотики в течение этого периода. Я помню как перед каждым ЧМ думал: когда он уже закончится, после него не будет никаких драг-тестов, целых три месяца, я могу отрываться без оглядки. Меня поймали однажды, ещё в начале карьеры, и всё. Меня тестировали между турнирами, и я всегда старался сделать так, чтобы к проверке у меня в крови не было никаких следов наркотиков, но я играл с огнём.
Мама однажды сказала мне: «Тебя поймают скоро. Ты не может это продолжать».
А я ответил: «Не, я буду в порядке. Если не передозировать, и останавливаться за неделю до турнира, всё будет ок».
До этого:
Я любил своё расписание. Мой приятель заезжал за мной, мы добирались туда в 11.30, переодевались, к 12-ти уже готовы, начинали забег в 12.30, время рассчитано, душ, бум бум бум. В пабе в 3.30 — 4, чисто на соке, сосредоточенные, все говорят о том, как пробежали, о времени, о забеге…
Забавно, как то что я хочу представлять свой Эссекс в национальном забеге стало для меня такой большой амбицией. Будем честными, в этом не было для меня ни денег, ни статуса — кто запомнит тебя только потому, что ты представлял своё графство в забеге? Очевидно, что с финансовой точки зрения мне надо было больше концентрироваться на снукере. И всё-таки было что-то, что меня подталкивало. Я не мог дождаться, пока этого добьюсь. Я начал думать, что это не менее важно, чем выиграть ЧМ по снукеру. Бег заменил встречи с анонимными алкоголиками и анонимными наркоманами. В моей жизни не хватало времени и для бега, и для собраний, и для снукера, что-то должно было уйти, и ушли собрания.

2-я глава «Когда жизнь бьёт тебя по заднице», и посвящена в основном семейным проблемам. Как же тяжела жизнь перфекциониста…

Много страниц Ронни извёл на то, чтобы оправдать свой образ жизни, свой разрыв с Джо, девушкой, с которой он познакомился на собраниях анонимных наркоманов, которая была его гражданской женой, и с которой у них родились двое детей — дочка Лили и сын «маленький Ронни». Когда родился сын, отец Ронни, тоже Ронни, сказал — ты должен назвать его Ронни. Как для меня, то даже в этой фразе слишком много Ронни, не говоря уже о семье, где из трёх мужчин троих зовут Ронни, но сама семья другого мнения.
Имя было согласовано. Три поколения Ронни: Ронни старший, Ронни младший и маленький Ронни. Мама имела неповторимую манеру нас различать, всегда можно было услышать, к кому именно она обращалась. «Роннннниии…» — мягко, с любовью, и с повышением тона в конце — это к маленькому Ронни. «Роннннии», всё ещё мягко и любовно, но более по-взрослому — это ко мне. А гавкающее «Рон!» — это к папе.
Жизнь выдающихся спортсменов требует от них полной отдачи себя спорту, без этого выдающимся спортсменом и не стать. С детства Ронни привили чувство ответственности к работе, да он и не умеет по-другому — если что-то делает, то выкладывается весь и старается стать лучшим. С первой дочкой, Тейлор, настоящим отцом стать не вышло, но появление второго и сразу вслед за ним, третьего ребёнка, вызвало у Ронни настоящую эйфорию. Всё свободное от турниров, бега и тренировок время он посвящал детям, но этого было мало. Джо хотела, чтобы отец был с ними всюду и всегда, а это значило оставить карьеру. Семья и карьера, вместо того, чтобы помогать друг другу, стали антагонистами, появилась некая чаша весов, на которых они покоились, периодически перевешивая друг друга. Неоднократно Ронни объявлял о своём уходе из спорта, и это было вызвано именно желанием больше времени проводить с детьми. В конце концов, Ронни понял, что он слишком молод для того, чтобы уйти на пенсию, что осознание нереализованных мечтаний просто-напросто уничтожит его со временем, и он принял единственно правильное на тот момент решение — развод. Ронни даже разговаривал на тему семьи со Стивеном Хендри и Джо Перри, он специально выбрал их двоих, ибо хотя оба и посвятили жизнь спорту, но достижения у них совершенно разные — Джо просто классный игрок, а Стивен семикратный чемпион мира. Он хотел услышать разные точки зрения.
Джо Перри сказал: «Я встаю с утра, играю в снукер, иду в спортзал, и когда прихожу домой, жена говорит — не хочешь мне помочь покормить ребёнка и уложить его спать? И всё у нас великолепно.»
Стивен Хендри сказал: «Моя жизнь вообще не изменилась, моя жена знала, каков я, мне нужен снукер 5 часов в день, час спортзала, она позволяла мне делать всё, что мне нужно. Более того, она вообще могла сказать — вали нахер из дома, ты мне мешаешь.»
Джо, к сожалению, не смогла смириться с ролью домохозяйки при знаменитом спортсмене. Ронни даёт совет женщинам, которые хотят собственную карьеру, разделение обязательств с мужем, и присутствие его дома по вечерам: «Не связывайтесь со спортсменами, и ни в коем случае не имейте от них детей»
При разводе они обратились к кaунселлору — что-то вроде семейного психолога, его звали Джерри, и Ронни очень с ним подружился. У них было много общего, оба перфекционисты и мастера своего дела. Джерри любил всюду притыкать учения индийского гуру Ошо, проповедующего поиски внутренней гармонии, и Ронни с удивлением обнаружил, что совершенно не зная этих учений, использует ту же технику во время игры: «Знаешь, что?, — говорит он Джерри, — я делаю это каждый раз, когда играю в снукер. Я полностью погружаюсь в то, чем занят, и это прекрасное чувство» . Они разговаривали по 5-6 часов кряду, и Джерри нечасто выставлял счёт. Ронни перепробовал много религий и учений за свою жизнь, включая буддизм, но ни одна из них не увлекла его по-настоящему.
Но отключаться у него получается исключительно за снукерным столом или на гаревой дорожке.
«Я признаю, что жить со мной в одном доме нелегко. Иногда я прихожу, замыкаюсь в себе и ни с кем не разговариваю. Я не думаю, что я плохой человек, но женщинам со мной трудно. Моё сознание не здесь, оно там, за столом, я раздражаюсь, злюсь на самого себя, на незабитые удары. Даже сейчас, работая над книгой, я проигрываю в уме различные матчи, спрашиваю себя — а почему я тогда не забил? Я такой. Наверное, это самое плохое моё качество для общения с окружающими — моё бессилие отключиться».
Перфекционизм проявился и в том, что когда он купил дом в Лафтоне, всего в паре миль от родного Чигвелла, он растерялся, чувствовал себя не в своей тарелке, ходя не в те магазины и бары, в которые ходил с детства.
Когда они развелись с Джо, у них вспыхнул большой скандал, и Ронни переехал к своему другу Крисси, который жил в Онгаре (тоже неподалёку). Несмотря на ссоры, потерю семьи, срывы (Ронни опять ударился в загулы, которые происходили каждый четверг — нарды, парочка косяков, водочка, до которой Ронни был очень охоч, с 10 вечера до семи утра, а потом бегом домой 5 миль — ну и здоровье у него было!), сезон 2008-го стал самым успешным в карьере Ронни. В этом году он сделал три максимума, стал чемпионом мира, Британии и ещё нескольких турниров. Что ему помогло? Ронни не читал ни одной книги о снукере, ни одного пособия, а у Крисси дома было много книг, и среди них — книга Джо Девиса, 15-кратного, так и не побеждённого чемпиона мира. Эта книга вернула Ронни к истокам, к азам, он отточил стойку, технику, и стал практически неуязвимым за снукерным столом.
Плюс бег. Он вышел на пик формы, бежал 10 км за 34 минуты, и весил 70 кг — слишком тощий, по его собственному выражению, но чувствовал себя великолепно.
«Советы Джо Девиса были сильнее, чем бухло, наркота и нарды. Бег и Джо Девис победят любой наркотик! (Ну, любой наркотик в умеренных количествах)», — заключил Ронни

Глава 3-я «Я воевал с законом», на первых страницах которой Ронни признаётся в том, что намеренно сдал несколько матчей, включая матч с Селби на ЧМ, не тот, финальный, но всё же.

Типичная история для Британии — при разводе мать не даёт права отцу видеть детей, хочешь быть с детьми — плати алименты. Там даже общество есть под названием «Детям нужны отцы», занимаются тем, что пытаются отстоять права практически бесправных существ — разведённых отцов. Ронни тоже туда ходил, но быстро перестал, рассказы других отцов только вызывали в нём ещё больше злости от безысходности ситуации. В конце концов, Ронни и Джо обратились в суд, чтобы тот установил сумму алиментов и время свиданий с детьми. Тут начался форменный кошмар, по опыту скажу, что в британской юриспруденции два пути — либо ты выносишь мозги судьям, либо они выносят мозги тебе. С Ронни случилось последнее.
— В суде говорили, что алименты и доступ к детям не имеют между собой ничего общего, но я убедился в обратном. Действовало простое уравнение — платишь больше алиментов, дольше видишь детей. Так продолжалось 18 месяцев, два года, каждые пару месяцев мне почтой доставляли чудовищный счёт. Я не мог понять, зачем мы вообще избрали этот путь. Я всегда хотел давать Джо деньги на детей, и хотел их видеть, зачем нам понадобились адвокаты?
Когда счёт достиг 200 000, я отказался от них и начал представлять себя в суде сам. Это была катастрофа. Меня держали за лоха, надо мной смеялись, а я за это платил. В конце концов судья посоветовал мне нанять адвоката, и я понял, что он прав.
Когда в конце концов мы согласовали сумму алиментов, она базировалась на моих доходах за 2008-й год, который был моим самым успешным годом. Я получил доступ к детям по средам, два часа, и по субботам, по пять часов…
…Я хотел уйти из снукера, но теперь уже не мог себе этого позволить, мне надо было играть и выигрывать большие турниры, все мои дети, включая дочку от первого брака, пошли в частные школы…
…Я был очень зол. Я работал долгие годы, зарабатывая деньги для семьи, а сейчас всё шло в карман адвокатам. Я не видел в этом никакого смысла. Меня бесил факт того, что закон превратил моё общение с детьми в сделку типа «плати за доступ». Больше всего меня бесило то, что иногда, играя в турнире для того, чтобы заработать деньги для детей, я пропускал свои среды и субботы. Меня бесил вообще сам факт того, что я злился, потому что я по натуре не злой человек. Я немного чокнутый в некоторых отношениях, но я люблю ожидать лучшего от людей…
…Всё это так давило на меня, что я физически не мог играть. Я дошёл до полуфинала Регал Уэлш и просто не хотел играть дальше, я хотел домой. Я никогда не сливал матчи, мне и в страшном сне такое не приснилось бы, но я сдавал их. Это две большие разницы — первое спланировано, противозаконно и это не тот поступок, на который я способен. Второе спонтанно и даже невольно. Я сделал это на Регал Уэлш в 2010-м и сразу же на Чайна Оупен, потом я сдал матч Марку Селби В 1/4 ЧМ. В том году я готов был победить, я играл очень хорошо, но в какой-то момент я понял, что просто не могу там больше находиться. Это было просто сумасшествие, я хотел вырваться оттуда и шёл на всякие безумные удары.
Дальше идёт описание того, как он проиграл Тиану Пенгфею в Чайне. Он не хотел ехать на турнир, но Джанго притащил его за уши, нельзя было подвести спонсоров.
— Там тебя ждёт 25 штук, просто приедешь, пожмёшь пару рук, забьёшь пару шаров…
Ронни приехал, но хотел сняться с первого же раунда. Джанго сказал — администрация тебя порвёт, так нельзя делать. Тогда он вышел и сыграл, наверное, худшую игру в своей жизни. Тиан не мог забить и пары шаров, но Ронни играл ещё хуже и проиграл со счётом 5:3.
Через полгода он прочитал в газетах о том, что он проиграл первый раунд в шести турнирах ПОДРЯД.
— Первый раунд! И я узнал об этом из газет. Тогда я купил лодку и стал жить в ней. Я потратил на неё 80 000, но через 3 месяца она мне надоела, и я её продал. Ну, как обычно. А, продал я её за 60 штук, двадцать я потерял. Тоже, как обычно. Каждое утро, в 6 утра, ко мне приходила семья уток, и я её кормил. Я думал, ну вот, я потерял одну семью, и обрёл другую, я назвал их Лили и Ронни…
…Хорошим показателем того, как я бежал от себя и всего остального — то, что за семь лет я жил в восьми разных домах, да ещё и в лодке…
…Я никогда не говорил Уорлдснукеру о том, что происходит в моей личной жизни, но, наверное, следовало бы. Наверное, они отнеслись бы ко мне с большим пониманием. А так, по их мнению, у них на руках оказалась примадонна — головная боль, которая только и делала, что снималась с турниров. Меня много штрафовали, и неудивительно, я им порядком надоел…
…Я снимался с маленьких турниров ради того, чтобы видеть детей, для меня это было важнее…
Длинный отрывок, но я переведу его весь, чтобы читатели могли проникнуться ужасами английской бюрократии. Особенно чудовищна там именно пенитенциарная бюрократия.
…С 2010-го я потерял сон. Счета и запросы адвокатов всё росли, каждое письмо, которое я получал, было угрожающим, и если я не являлся в суд, это влетало мне в копеечку. Я просто запаниковал. Мне дали заполнить форму Е, там было 40 страниц с дюжинами вопросов на каждой странице. Только в одной секции было 350 вопросов, которые требовали ответа, у меня срывало башню. Они хотели знать все мои банковские счета, которые я когда-либо имел, все ипотеки, все вещи стоимостью свыше 500 фунтов, которые мне когда-либо принадлежали, на какие курорты я езжу, какими пенсионными фондами располагаю, кому я должен и кто должен мне. Они хотели знать всё.
Бухгалтер, которого наняли проводить расследование, подходил ко мне с такими вопросами: «Что насчёт кредитки Американ Экспресс?» А я даже не знал, что она у меня есть, я совершил одну покупку по ней за два года. Потом: «А что насчёт твоей фирмы в Китае? Нам нужны бухгалтерские книги». А я вообще не понимаю, о чём он. Потом я вспомнил, как мы с Джанго открыли там фирму на перспективу, но у нас не срослось, и фирма была неактивной. Но они говорили — нет, так не пойдёт, покажи нам все бумаги. Я просто сходил с ума…
…Я чувствую, что потерял три года жизни в битве с законом, мне было настолько не до игры, что я позволял соперникам просто перешагивать через себя. Зато сейчас я добился максимального доступа к детям — каждый второй уикенд с пятницы до понедельника, и каждую среду Лили и маленький Ронни остаются у меня ночевать…
…С Джо отношения более-менее наладились, и мы стараемся быть командой, воспитывать детей вместе. Надеюсь, мы никогда не станем на путь суда снова, суды вредны для души…
…В феврале 2013-го я решил вернуться в снукер на чемпионат мира. Мне было скучно, мне недоставало снукера, а также нужны были деньги. Но это не главное — как бы я ни ныл, как бы меня ни раздражала игра, я действительно люблю играть в снукер.

Глава 4-я «Революция Барри Хирна».

— Снукер переживал депрессию, когда к рулю встал Барри Хирн. Поначалу до меня не доходило, что же это он делает с моим спортом. Я думал, он прикалывается, но с течением времени я начал видеть в этом пользу.
Барри впервые стал менеджером Ронни, когда тому было всего 12 и они всегда ладили и понимали друг друга с полуслова.
— В прошлом году про меня сняли документальный фильм, и интервью с Барри было одним из самых главных. Он сказал: «Ронни был под моим менеджментом дважды. Самые лучшие дни моей жизни я провёл с Ронни. Но порой он выводил меня из себя, просто бесил. Были дни, когда мне хотелось обнять его, а были дни, когда хотелось дать хорошего пинка. Я предпочитаю обниматься». Я тоже! (Ронни).
— Барри не только хороший бизнесмен, он прекрасно меня понимает. Он сказал: «Иногда ему не хватает уверенности в себе. Иногда ему нужна рука поддержки, иногда эта рука должна крутить ему ухо. Самый сильный его козырь — тот, что дал ему Бог — он прирождённый игрок. Он был рождён для того, чтобы играть. Самая большая его слабость — это он сам.» Я смотрел на него и думал — этот парень мог бы стать хорошим психологом…
По мнению Ронни, упадку снукера способствовали два фактора: появление множества ТВ каналов и недальновидность руководства Уорлдснукера. Знаменитый финал 1985-го смотрело рекордное количество зрителей — 18,5 миллионов. Но в ту пору в Британии было всего 4 канала, и смотреть было особо нечего, с приходом Скай-ТВ и кабельного появилось множество альтернатив, и снукер не сумели вовремя раскрутить. О том, что сигаретным компаниям будет запрещено выступать спортивными спонсорами, было известно за 5 лет, ещё с 2000-го года. Тем не менее, когда Ронни победил на ЧМ 2004-го, и Эмбасси снял с себя полномочия спонсора, никто и не пошевелился, чтобы найти нового. Предприимчивый Иан Дойл, менеджер Стивена Хендри, воспользовавшись моментом, даже попытался организовать альтернативу мэйн-туру, сманивая игроков к себе, и ему это не удалось только потому, что Уорлдснукер начал ублажать топ-игроков деньгами, давалось не только за игру, но и за съёмки в различных журналах, в общем, еле устояли. Но денег на организацию турниров практически не осталось, это была катастрофа. Ронни уверен в том, что если бы Хирн тогда был при власти, он сумел бы предвидеть спад и вовремя среагировать.
Несмотря на то, что политика Барри спасла снукер в целом, большинству игроков пока приходится туговато. Если раньше они играли 6-8 турниров в год и те, кто не зарабатывал достаточно, могли найти себе приработок в промежутках, то теперь об этом и речи быть не может. К тому же, игроки теперь, играя по 28 турниров, тратят в разы больше денег на перелёты, переезды и гостиницы. Но, учитывая постоянное увеличение призовых фондов, и эта проблема потихоньку решается.
По поводу денежной системы подсчёта рейтинга — кто бы сомневался, что Ронни считает её справедливее системы рейтинговых очков.
…хотя победитель получал всего 10 000 фунтов за победу в РТС, выиграв 4 малюсеньких питисишки, игрок получал рейтинговый эквивалент чемпиона мира. Сейчас очки отражают призовые деньги, и нужно выиграть 25 РТС, чтобы получить те же очки, что и за победу в ЧМ. Это кажется мне справедливым, потому что выиграть ЧМ могут только лучшие — и спросите любого игрока, что бы он предпочёл, 25 титулов РТС или один титул ЧМ, я гарантирую вам, все до единого выбрали бы ЧМ. Предыдущая система практически насильно заставляла игроков участвовать в РТС, чтобы урвать пару очков и не упасть в рейтинге. Мы оказались в ситуации, когда первым номером становились игроки, не имевшие победы ни в одном мэйджоре.
Тем не менее, ему нравилось принимать участие в РТС, «это закаляло, и было хорошей тренировкой перед большими турнирами», в 2012-м Ронни участвовал в девяти РТС и победил в трёх из них. «Они помогали постоянно быть в форме».
— То, что сделал Барри, очень мудро. Он опустошил рынок тем, что завалил его турнирами. Теперь, если кто-то подходит к нему и говорит: «Я хочу организовать турнир там-то и тогда-то», он говорит: «Ты знаешь, мест нет, это влетит тебе в копеечку, потому, что мне придётся отменить такой-то турнир, чтобы провести твой». Основы спроса и предложения. Хороший бизнес. Надо создавать спрос, и это именно то, что Барри сделал…
…Даже наше несогласие по поводу контракта тогда было просто недоразумением. Если бы я присел с ним тогда, после ЧМ 2012 и подробно всё обсудил, скорее всего, я бы играл в сезоне 2012-2013. Насколько я понял, если сняться с четырёх турниров, то тебя банят из снукера, и я подумал, что меня уж точно забанят скорее рано, чем поздно. Но я не понял, что это 4 турнира в год, а не за всю последующую карьеру. Потом Барри объяснил мне, что каждый год начинается с чистого листа. А насчёт того, что игрок, подписав контракт, не имеет права играть ни в каких турнирах, кроме проводимых Уорлдснукером — тут надо просто спросить разрешение. Барри никому не запретит играть без веской на то причины, всё, чего он хочет, это предотвратить ситуацию, когда я и, к примеру, Стивен Хендри, уйдём играть на конкурирующем турнире в то время, когда идёт его турнир. В любое другое время мы вольны играть когда и с кем хотим.
— Барри убрал приз за максимум — вот это облом. Раньше в Шеффилде за него платили 167 000, 147 000 за сам макс и 20 000 за высший брейк. Он изменил это, сказав, что это слишком лёгкие деньги. Я сказал ему — ты что, смеёшься, только я и Хендри делаем их хоть с какой-то долей регулярности, так что это вовсе не легко. У меня было 11, у Стивена тоже, Джон сделал 7. Я сделал 3 в Шеффилде, Стивен два. Первый макс в Крусибле сделал Клифф Торбурн в 1983-м. Тогда никто не мог поверить, что такая степень совершенства может быть достигнута. Не забывайте, что у Клиффа ушло около недели, чтобы закончить свой макс!
Дальше идёт описание его бега, то, как бег брал верх над снукером, когда турниров было мало. В конце опять выражается надежда на то, что Ронни вернёт себе беговую форму прошлых лет

Глава 5-я «Comeback kid». В русском нет ёмкого аналога перевода, к сожалению… Смысловой перевод примерно такой — пацан, который откамбечил. Часть первая.

Начинается глава описанием того, как Ронни неожиданно почувствовал себя очень плохо перед ЮК 2011. Он ехал из Шеффилда домой, и чувствовал, что не доедет, несколько раз съезжал на обочину. Таки доехал, но приехал к маме и слёг в постель на три дня, есть не мог, пил только бульон. После поражения Трампу в 1/4 он не мог не то что бегать, даже играть в снукер больше часа подряд, после матчей приходил домой, еле взбирался по лестнице до спальни и заваливался спать.
…это было безумием. Я болел с декабря 2011-го до мая 2012-го. В конце концов я посетил доктора и тесты показали, что у меня железистая лихорадка.
— Что мне делать?, — спросил я. Он ответил: «Ты ничего не сможешь сделать, Рон.»
…я никогда не имел проблем с Премьер Лигой. Этот турнир был просто сделан для меня, он настолько подходил к моей натуральной игре, что победу в нём я никогда не считал настоящей победой. Это было практически подарком, моим банкиром — оплачивал мою ипотеку каждый год. Но Премьерка — пригласительный турнир, туда приглашают людей типа Джимми и Стива Девиса, просто чтобы заполнить стулья задницами. Я их уважаю, но пик их игры в далёком прошлом. Все хотят выигрывать именно рейтинговые, большие турниры со всеми лучшими игроками в сборе. Я разучился их выигрывать. По крайней мере, так я думал тогда.
А вот Джерман Мастерс 2012-го снял с ручника мой сезон. Я был близок к бесславному вылету в первом раунде, проигрывая Хиггинсону 0:4 в первом раунде.
Дальше Ронни описывает, как Стив Питерс, с которым он тогда только начал работать, научил его не поддаваться панике, и ему удалось вытянуть тот матч.
…когда я дошёл до 1/4, я подумал — хороший результат, я не был в 1/4 рейтингового турнира 2 года. Когда я дошёл до полуфинала, я подумал — бля, я почти в финале! Потом был тот дерьмовый матч со Стивеном Ли. Это был единственный матч в том году, когда я думал — заберите меня отсюда, я хочу домой… Но Ли не играл, а сидел на заборе, и я прошёл в финал.
Дальше описывается, как Магуайер взял прекрасный старт, три сенчури брейка, Ронни удалось вытянуть один фрейм — 3:3. Вторая полусессия — 5:3, но Ронни чувствовал, что по игре вполне могло бы и быть 8:0, и был рад счёту, и не он, а Магуайер должен бы бесноваться в раздевалке.
При счёте 6:6 я подумал — ага, игра до трёх побед, мне это нравится. Меня переигрывали весь день, но счёт равный, хоть я и не понимаю, как так вышло. Магуайер начал ошибаться, и я почувствовал, что матч под моим контролем.
Потом, при счёте 8:6, в шаге от победы, точнее, в двух шарах, Ронни сделал плохой выход и отдал фрейм.
…о, нет, опять я сделал это, отвлёкся, я уже обдумывал победный спич! Я отвык от побед, и был слишком напряжён. В конце концов, я забил синий, после которого счёт стал 9:7, и я дёргался при ударе, как бешеный. Я трясся, как осиновый лист, 2500 людей смотрят на меня, и я думал, заберите меня отсюда, это не то место, чтобы упасть и рассыпаться. Я не нервничал так со времён полуфинала ЧМ 2002 со Стивеном Хендри. Турнир был не из самых престижных, но для меня его значение было колоссальным. Когда зашёл тот синий, я не мог в это поверить. Меня так трясло, что я думал, что промажу на полметра. Сначала я думал — не надо забивать, лучше отыграться. А потом я сказал себе — чемпионы думают не так. Чемпионы думают — этот шар заходит, забивай синий и выходи на розовый, только так. Я сказал себе — прочувствуй момент. Вот в чём суть большого спорта, вот чем ты должен отличаться от толпы. Хватай возможности и используй их.
Я вернулся в кресло и отрубился. Я думал, я выиграл настоящий рейтинговый турнир. После того, как я вышел из Прайори в 2000-м и выиграл кубок чемпионов, это был самый значимый для меня момент во всей карьере. Семь лет я бухал и обкуривался, а тогда вышел чистым, победил и понял, что у меня ещё есть шанс. После победы на Джерман Мастерс 2012 я почувствовал то же самое, хотя никогда бы не подумал, что мне удастся ещё раз пережить это чувство.
Далее повествуется о том, что эти два года были тяжёлыми не только в моральном смысле, но и в материальном. От Ронни отвернулись спонсоры, и заработки упали с 750 000 в год до 150 000. А если из этого вычесть налоги, перелёты, отели, долю менеджера и агентов — оставалось по Ронниным меркам с гулькин нос. Хорошо ещё, что он не любитель шиковать, покупку Феррари, которую он тут же продал, можно отнести к разряду случайных.
Об отце:
…и наконец-то я выиграл рейтинговый турнир. Это было огромным достижением для меня, ведь я думал, что таких моментов у меня уже не будет. Я думал, что когда папа выйдет из тюрьмы в 2010-м, я никогда больше не смогу выиграть турнир. Я не знаю, почему, иногда твоё сознание выдаёт такие тупые штуки. Когда я был ребёнком, мне всегда было трудно побеждать, когда он смотрел матч, и это отложилось в моём подсознании. Но не только это. Я хотел проводить с ним как можно больше времени, наверстать упущенное за 18 лет, смотреть Скай и бокс, ужинать. Я был рядом, когда он был в тюрьме, а сейчас я хотел стать частью его жизни.
Когда я был в реабилитационном центре в 2000-м, все рассказывали друг другу историю своей жизни. Когда я рассказал свою, один парень, Макс (мы так и не подружились, но он дал самый верный отзыв на мою историю) сказал: «такое впечатление, что ты считаешь дни до возвращения отца». Он был прав.
…отец научил меня всему, что я знал, поставил меня на ноги, давал мне лучшие возможности, лучшие кии, лучшие условия и партнёров для тренировки, и я хотел заплатить по счетам.

Глава 5-я «Comeback kid», часть вторая.

Ронни наблюдал за тем, как меняется стиль игры, уровень, за тем, как играет молодое поколение игроков. Раньше очень редко кто рисковал — теперь молодые идут на любой удар и обычно забивают его с лёгкостью. Раньше было не более восьми игроков, которых надо было действительно опасаться — теперь их не меньше тридцати. Вместе с доктором Питерсом они вырабатывали новую победную стратегию.
Я стал ориентироваться на Джона Хиггинса. На него смотришь и думаешь, ага, он многое делает правильно. Потом появился Джадд Трамп, и он тоже во многом прав. Нил Робертсон был большим фактором, а также Дин. Если посмотреть на их технику, у них много общего, они делают практически те же удары, и шары разлетаются примерно одинаково.
Это целая наука. В основном это то, как они проводят кий: время, баланс, хватка. Они надеются на мощь — бьют шар, выбирают правильный угол и биток разбивает кучу шаров, разгоняется и проходит сквозь них. Один удар — и все шары в их распоряжении. В прошлые годы игроки были точными, но у них не было такого типа удара, который давал им фрейм.
У этих четырёх не было технических брешей в игре, и чтобы соперничать с ними, я стал учиться у них, и играть агрессивно. Играя агрессивно, ты можешь дать сопернику пару шансов, но моя логика говорила мне: да, это более рискованно, но такая игра даст знать сопернику — если ты промажешь, то я скорее всего забью.
В какой-то степени это было нелогичным. Обычно ведь, чем старше становишься, тем консервативнее играешь, и меньше рискуешь. Я знаю, что случилось со Стивом Дэвисом и Стивеном Хендри. Я думаю, Дэвис добился бы большего успеха, попробуй он побить Хендри на его собственном поле, у него хватило бы на это таланта, но он так привык к своей манере игры. Если он в чём-то уверен, то будет идти этим путём до конца, наверное, поэтому на его счету и есть столько побед. Но вместе с тем, я верю в то, что надо оглядываться на соперников и думать — если я хочу идти дальше, то надо адаптироваться, и понимать, что всегда появится кто-то, кто возведёт игру на новый уровень.
Дальше про психологию победителя и турниры, идущие вслед за Джерман Мастерс.
…на Уэлше я победил Трампа в четвертьфинале, и это было ещё одним прорывом. Он был одним из ведущих игроков, рвущихся к вершине рейтинга, финалистом ЧМ, и играл с непробиваемой уверенностью. Я подумал — я не буду затягивать игру, я пойду в атаку. И вот как оно пошло. Я — бах! Длинный красный. 80. Он — бах! 80. Я — бах! Длинный красный. 100. Он — бах! Длинный красный. 70. И я подумал, у нас 2:2, у нас здесь настоящий спор, и это хорошо. Я наслаждаюсь! Потом, после перерыва, я взял фрейм одним подходом, потом он с брейком в 70 — 3:3. Я подумал, ого, вот это мы лупасим друг друга! А потом, в какой-то момент, он изменил свою игру. Он стал делать удары, каких обычно не делает. Он не шёл на рисковые удары, стал ждать моей ошибки. И я подумал — выиграю я или проиграю, в его броне есть брешь, и я её нащупал. Психологически, он уже не та машина для побед, какой все думали, он является. Несмотря на то, что я знал, что Джон Хиггинс победил его в финале ЧМ, и я думал о нём так же. С этих пор он перестал быть для меня Хиггинсом или Хендри — у этих двух я никогда не мог нащупать брешь. Я побеждал их, но бреши не видел.
Все сравнивают себя с 4-мя, 5-ю лучшими игроками, и чувство, что я дошёл до важной части турнира, и имею преимущество над кем-то калибра Джадда, было прекрасным чувством. Я подумал — если ты не хочешь идти на свои удары, я пойду на свои, и я сделал бах-бах-бах!, большое спасибо, 5:3.
…одно дело бить сложные удары на тренировке, и совсем другое — в финальной части большого турнира.
Я прошёл в полуфинал и играл с Селби по прозвищу «Мучитель». Когда ты играешь с Трампом и играешь хорошо в открытую игру, ты получаешь удовольствие, и ты знаешь, что в любом случае проведёшь хорошо время, потому что ты забиваешь шары, как ты привык, в комфортном темпе. И всё очень отличается с Селби. Я не могу сложить 2+2, у меня нет кьюинга, я не чувствую, что играю в снукер, потому что он играет в другую игру, и если ты не сможешь противостоять ему в важных областях игры и счёте, он побьёт тебя.
Селби — мучитель, такой же, как и Питер Эбдон ( Я люблю Психо — так отец прозвал Эбдона — но он будет первым, кто признает, что любит медленно душить своих соперников). С точки зрения тактики, вероятно, никого нет лучше Селби в игре. Он готов играть много долгих фреймов — он счастлив, если 5 фреймов получится играть 5 часов. Но это плохо для меня. Каждый зритель заплатил свои деньги и у меня возникает чувство, что я граблю их. Они пришли увидеть, как я играю, и если я предложил им 10 фреймов по 50 минут, я чувствую себя дерьмом, хочу пойти домой и пристрелить себя.
У Селби и меня разный менталитет. Его способ не ошибочный, а мой не правильный, у нас просто разная психология. Многим людям не нравится его игра. Он мучил Грэма Дотта, мучил Нила Робертсона на Мастерс, мучал Шона Мёрфи. Вероятно, они это не признают, но если смотреть, то очевидно, что они находили трудным пройти дальше после матчей с ним. И в какой-то мере я чувствую удовлетворение от этого, потому что в прошлом я играл с ним на Мастерс и Вэлше, а люди говорили: » Смотрите, Ронни не нравится такой тип игроков», но я одержал несколько побед над ним. Я выиграл у него 9:8 на UK и сделал максимум. У нас были трудные матчи и у меня есть изрядная доля уважения к тем способам, которые он использует для достижения результата. Джон Пэррот дал ему идеальное прозвище: Вонзающийся Селби. Он вонзается в тебя независимо от того, как хорошо ты играешь. У Селби есть проблемы с техникой кьюинга, с верой в свою игру. Он чувствует тревогу внутри. Не думаю, что он наслаждается игрой даже когда выигрывает. Я не думаю, что внутри он рад тому, как забивает шары. Он приобрёл порядка 20 разных ударов в арсенал за последние 10 лет, но, снова, я сниму шляпу перед тем, кто готов изменить свою игру ради того, чтобы стать лучше. И это показывает, что он любит спорт, которым занимается.
Был один матч, который мы играли с ним, где я сидел и каждый раз заново начинал считать пятнышки на ложечке. На ложке было 108 отметин, и каждый раз я терял счёт и возвращался к началу, потому что не мог смотреть матч, сложно было найти ритм в игре с ним. Это было на Чемпионате Великобритании в 2008-м, и я был в хорошей форме. Но я обнаружил себя считающим точки, потому что нельзя было уйти оттуда и почитать журнал, или накрыть голову полотенцем, или сделать и то и другое. Я тогда подумал: «Пошло всё в чёрту, буду считать точки». Мне нужно было бы найти что-то, что отвлечёт меня. Каждый думал тогда, что я потерял игру : » Ронни считает пятна на ложечке», но им не надо было выходить и играть с Селби. Сейчас они играют с ним и сливают ему, так может быть им нужно оглянуться назад, вспомнить те матчи и сказать: » Да, Ронни делал всё правильно, можно понять, почему он считает эти точки».
Кончается глава описанием того, что Ронни таки удалось избежать в том году квалификации на ЧМ, он очень хотел зацепиться в топ 16, и ему это удалось

Глава 6-я «Я и мой шимпанзе», достаточно наглядная, так что обойдусь без комментариев, переведу только отрывки.

Первым, кто посоветовал мне обратиться к доктору Стиву Питерсу, был мой менеджер, Джанго Фанг. Он был уверен, что Питерс сумеет вправить мне мозги, и он же сказал мне, что Стив кайфует от бега, что естественно, привлекало меня к нему. Сказать, что Стив просто кайфует от бега, будет не совсем справедливым. Он бегал ещё в школе, будучи ребёнком, потом забросил бег до сорока лет. Потом он стал чемпионом мира в категории Мастерс на дистанциях 100, 200 и 400 метров (тебе должно быть больше 35-ти лет). Он бежал стометровку за 10.9 секунды и 200 метров за 22.21 секунды в возрасте 44-х лет. Этот чувак ненормальный, летающая машина.
Джанго доводил меня до белого каления, настаивая увидеть Стива. Наконец я согласился, но сперва доктор был очень занят. Он работал со многими спортсменами и командами. Потом он изучил мою историю и пришёл к Джанго: «Так, давай его сюда прямо сейчас! Парень в беде, и я могу ему помочь».
Он сказал мне: «Я знал, что тебе нужна помощь, и знал, что могу тебе помочь». И он это сделал. Если бы моя личная жизнь не рассыпалась на кусочки, не думаю, что я бы увидел Стива, а без него, я не думаю, что смог бы вернуться и выиграть два ЧМ подряд. Он выбил из меня всю блажь и заставил снова хотеть побед. Как часто случается, нет худа без добра.

После того, как Бредли Уиггинс стал первым англичанином, выигравшим Тур де Франс в 2012-м, он поблагодарил Стива Питерса за то, что он «показал мне, как правильно справляться с тревогами и страхами, и просто за то, что он лучший в мире эксперт по здравому смыслу». Он помог многим спортсменам с горячим темпераментом, таким как футболист Крейг Беллами, а сейчас он работает с Луи Суаресом.

— Иногда я просто не хочу быть там, Стив, — говорил я ему. Иногда я хочу забрать кий и просто убежать с арены домой. А потом, когда я добираюсь домой, я хочу взять тот же кий и убежать куда-то ещё. Наверное, назад, на арену. Это безумие.
А он говорил: «Ронни, это распространённое явление. Многие спортсмены проходят через это, и многие люди в повседневной жизни. Я называю это «режим заморозки».
— А вот был матч, когда я так и сделал, просто взял и ушёл, когда до проигрыша было ещё очень далеко, — я рассказал ему про тот матч с Хендри, когда я пожал ему руку при счёте 4:1, и все подумали, что я чокнулся.
— Ну, а что творилось в твоей голове в это время, Ронни? — спросил он.
— Не знаю… Я запаниковал, меня одолела паранойя. Я хотел сбежать. Не мог быть там, все на меня таращились. Хотел побыть наедине.
— Это режим полёта, — сказал он. — Со спортсменами такое случается гораздо реже. Режим полёта — это экстремальная форма заморозки. Он может принимать различные формы — сняться с турнира под предлогом того, что не готов, когда на самом деле это не так; или сдаться на полпути; или бороться с этим. Но то, что сделал ты — поднялся, пожал противнику руку и сказал, что с тебя хватит — действительно редкое явление.
Он объяснял всё простыми словами, говоря мне, что заморозиться или улететь — это отказаться от участия в борьбе, и я прекрасно его понимал.
— То, что ты делаешь, Ронни — это акт саботажа. Ты саботируешь свои шансы, и большинство спортсменов прошли через это в какой-то момент. Моя задача — помочь тебе перестать себя саботировать.
Он объяснил мне, как работает голова, и сказал, что она разделена на две части — человек и шимпанзе.
— Шимпанзе — это эмоциональная часть. Знай, что каждый раз, когда тебе хочется положить кий и уехать домой, или вообще не приехать на турнир, в тебе говорит твой шимпанзе. Говорит больше, чем ему следует.
Он сказал, что шимпанзе необходим — без него я бы не был той личностью и тем спортсменом, что я являюсь. Но когда шимпанзе у руля — всё летит в тартарары. Чёрт возьми, я прекрасно понимал суть этого! У меня на спине сидел огромный шимпанзе и орал мне в уши, давая советы, без которых я мог и обойтись.
Потом он рассказал мне про человека, противоположность шимпанзе. Он весь состоит из смысла и логики, и если слишком к нему прислушиваться, станешь слишком осторожным и даже боязливым. Всё сходилось. Когда меня тренировал Рей Риардон — он великолепно помог мне улучшить тактическую игру, но постепенно я стал всё больше осторожничать, и наблюдать за моей игрой становилось всё скучнее. Доктор Стив говорит, что идеальный баланс, компьютер, это когда человек и шимпанзе работают вместе, гармонично, и к этому он всегда стремился.

Я перепробовал много верований и религий в своей жизни — Буддизм, Ислам, Христианство… Но в конце концов, я понял, что это не для меня. Я просто хочу быть собой. Я хочу быть счастлив оттого, что я — это я. Я верю в людей больше, чем в богов.
И Стив Питерс был человеком, в которого я верил, ибо он научил меня, как подчинить себе своего шимпанзе. Как только я чувствовал, что он идёт, чтобы схватить меня за горло (шимпанзе, не Стив), я должен был повторять следующие ступени. Стив называл их пятиконечным якорем:
1. Делай наилучшее, что можешь — это всё, что ты можешь.
2. Я хочу играть и соревноваться — точка.
3. Я взрослый человек, а не шимпанзе. Я могу справиться со всем, с любыми обстоятельствами.
4. Невозможно играть хорошо всё время.
5. Что бы я сказал маленькому Ронни или Лили, если бы они сказали, что их игра ухудшилась?
Стив сказал, что чем притворяться, что шимпанзе не существует, надо принять его и узнать его получше. Он попросил меня вести дневник своих отношений с шимпанзе, вот несколько отрывков во время моей подготовки к ЧМ 2012:

Среда 15-е
Проснулся. Почувствовал, что шимпанзе сидит на мне. Говорит мне, что игра для меня закончилась, я должен быть дома с детьми, должен тренироваться, бегать, думать о том, чтобы не потолстеть. Я ему сказал, что не хочу это обсуждать, я хочу завтракать. А потом я хочу пойти и поиграть в снукер, и получить от него удовольствие.
Я пошёл играть в снукер, и начал великолепно. Ничего не мазал, и шимпанзе сидел тихо. Было пару раз, что я чувствовал себя некомфортно, делая удар, но я быстро убирал шимпанзе прочь, я кормил его логикой и фактами.
Факты: я сделал много великолепных ударов. Неправда, что я играю плохо. Логика говорит мне, что я не должен рвать на себе волосы.
Как только я с этим разобрался, я снова поймал волну.
ТО, ВО ЧТО Я ВЕРИЛ: Я не могу играть плохо и побеждать.
ФАКТ: Я играл плохо и выиграл три титула ЧМ.
ТО, ВО ЧТО Я ВЕРИЛ: Все играют лучше меня.
ФАКТ: Марк Уильямс говорит, что я лучше всех.
ТО, ВО ЧТО Я ВЕРИЛ: Я старею, и забиваю всё хуже и хуже.
ФАКТ: В отдельно взятых матчах я забивал хорошие длинные удары.
ПЕРСПЕКТИВА: Если я буду лежать на смертном одре, что я скажу Лили и маленькому Ронни? НАСЛАЖДАЙСЯ ЖИЗНЬЮ!!!
Что я предпочту — проиграть, но насладиться игрой, или победить, но быть недовольным своей победой? ПРОИГРАТЬ, НО НАСЛАДИТЬСЯ ИГРОЙ!

Четверг 7-е.
Проснулся. Почувствовал, что шимпанзе сидит на мне. Говорил мне — ты непостоянен, ты начнёшь мазать шары. Я дал ему выговориться, и сказал — так, теперь слушай меня. Я хочу играть, и я наслаждаюсь игрой, в последнее время я ей очень доволен. Мой разум стал намного чище, я со Стивом, а ты шимпанзе и говоришь мне полную ХРЕНЬ! Я не буду паниковать, я один из самых успешных снукеристов всех времён. Никто не подумает, что я плохой игрок, если я сделаю плохой удар, проведу плохой фрейм, матч или даже сезон — это нонсенс. Шимпанзе умолк, и мой разум очистился.

Вторник 24-е.
Проснулся, шимпанзе был тут как тут. Не так плохо, как прошлым утром, правда; он говорил мне, что моя правая рука потеряет точность удара.

Ведение дневника помогало мне чувствовать себя лучше. Очень полезно оглянуться назад, а иногда и больно. Это как напоминание о том, как сильно может завладеть мной демон саморазрушения, и как бесполезна цель добиться совершенства. Иногда дат не было.

Проснулся, обезьяна на мне. Не могу перестать думать о том, что же случилось с моей игрой, боли в груди, слабое дыхание. Вот как я себя чувствую (после победы над Джаддом 3:2 в Премьер Лиге и поражения Дину 3:1)

Была и такая восторженная запись, заглавными буквами и с огромным смайлом:

17 ДНЕЙ СНУКЕРА
ПОБЕДИЛ НА ЧЕМПИОНАТЕ МИРА
НЕВЕРОЯТНО
НУЖЕН ХОРОШИЙ ОТДЫХ
НЕ ПЕРЕГОРИ

Это был май 2012, после победы на моём четвёртом ЧМ. Но, естественно, к началу следующего сезона, шимпанзе был на своём месте, хлопая меня по плечу, таращась мне в лицо, и говоря мне, что я гавно.

НОВЫЙ СЕЗОН
Начал тренировки. Пару дней всё шло хорошо, потом новые гремлины/гоблины/шимпанзе опять взялись за своё. Пошли длинные глубокие раздумья, отрезавшие меня от реального мира. Могу ли я справиться? Хочу ли я справиться?
Вот список гремлинов/гоблинов/шимпанзе:
— плечо немеет, и я чувствую себя скованным, когда не играю
— думаю, что проиграю, моя игра недостаточно сильна
— теперь они все ожидают, что я буду побеждать. Ждут, пока я опять упаду
— надо было уйти на вершине
— надо летать в Китай три раза в год и т.д.

Я знаю, для большинства людей это покажется бредом, но это то, что творится у меня в голове, и так было последние 20 лет. И я знаю, что кажется, ещё большим безумием писать это всё в дневнике, но совет доктора Питерса завести дневник очень мне помог сохранить здравый рассудок. Результаты говорят сами за себя

Глава 7-я «На вершине мира, Шеффилд 2012».

Начинается с заявления Ронни, что этот турнир — лучший в его карьере, мало того, для него этот титул значит больше, чем все титулы, выигранные до того, вместе взятые. Доктор Питерс принял большое участие в психологической подготовке к этому ЧМ. Они много говорили, Ронни делал заметки, учился, прочитал книгу Питерса «Парадокс шимпанзе», но Ронни есть Ронни — он был в ужасе перед началом турнира, и пребывал в уверенности, что вылетит в первом же раунде. Особенно, когда узнал, что противником его станет Питер Эбдон.

«Псих всегда был великолепным бойцом — и приятнейшим парнем, несмотря на пугающую внешность».

«Самое важное, чему меня научил Стив — забывать о том, что обычно мучало бы меня долгое время. Например, я сыграл плохой удар, но не позволяю мыслям об этом испортить мой следующий удар. Мой натуральный ход мыслей таков: я сыграл плохой удар, я гавно, обращаюсь с кием, как мудак, я не могу попасть по шару, всё, я продул. При счёте 8:1 в пользу противника я подумаю — да, всё равно уже вылетел, и начинаю играть хорошо, проигрывая в конце со счётом где-то 13:9. На самом деле самый большой урон игре был нанесён в первой сессии.
Стив дал мне силу проходить через плохие удары. Он заставлял меня вспоминать о том, кто я — трёхкратный ЧМ, 4-х кратный чемпион Британии и Мастерс. Да, я могу делать плохие удары, и тот парень, что играет против меня, может меня побить, все могут… Но форма никогда не оставляет меня надолго, и статистически я побеждал любого игрока чаще, чем он меня.»

«…и я думаю, что поэтому я наслаждался игрой в Шеффилде 2012 больше, чем игрой в любом другом турнире, потому что порой игра не шла, но я боролся, и после сессии думал — ага, я отстаю всего лишь со счётом 3:5, или у нас ничья 4:4, а в следующей сессии я находил свою игру, и брал 6 фреймов кряду. Так что с помощью Питерса я обрёл возможность чувствовать себя причастным к каждой сессии, каждому фрейму и поглощать любые эмоции. Каждый раз, когда я начинал паниковать, мне удавалось это контролировать. Я не торопился и не шёл на дурацкие удары, будучи раздражённым; каждый удар был тщательно продуман, я нашёл свой ритм и стал доминировать в матчах. А когда игра не шла, я не позволял этому сбить себя с цели.
Стив научил меня справляться с эмоциональной частью моего мозга. Он сказал: «Эта часть твоего мозга никогда не изменится. Всё, что ты можешь сделать — управлять ею, и если ты не будешь регулярно делать этого, она снова выйдет из-под контроля, и ты окажешься там же, откуда начинал, придя ко мне впервые».

Дальше Ронни говорит, что даже не надеялся выиграть весь турнир, вообще ни на что не надеялся. Это не его тип турнира — слишком длинный и изматывающий. По его мнению, настоящее начало ЧМ — полуфиналы, пройти дальше может только настоящий боец. Поэтому только, а не из-за таланта, Эбдон и Дотт стали чемпионами мира — они оба умеют зубами вырывать победы. На четвертьфинальной стадии уже видно, кто сможет дойти до конца, а кто уже сдулся, считает Ронни.
Ронни говорит, что раньше он слишком часто оставлял шары после разбивки, и соперник получал лёгкую атаку. Поэтому он стал разбивать левой:

«Разбивка — это целая наука, и левой рукой я «прохожу сквозь шар» с меньшими усилиями. У меня больше места, больше времени, я могу сдерживать удар, как гольфист, или как футболист, который при ударе позволяет ноге и мячу иметь дольший контакт, в результате получая больший над ним контроль. Когда я разбиваю правой, шар иногда подкручивается, а левая даёт мне 9 шансов из 10-ти безопасной, надёжной разбивки. Разбивка левой стала для меня ключом к успеху на этом турнире».

«…порой я бил так классно, что кандалы слетали и демоны исчезали. Я ждал этого 20 лет! Всё стало на места: я бил любые шары, ставил невиданные снукера, лупил сотни, выходил из снукеров, не оставляя никому шансов. Слышно, когда играешь хорошо. Шары издают дивный звук, ударяясь о задний борт лузы, ты бьёшь их уверенно, авторитетно. Я чувствовал себя чемпионом; чувствовал, что игра моя была на другом уровне, никто не мог ничего противопоставить мне. Я чувствовал себя так, как будто мне снова 16, когда я выиграл 74 матча из 76-ти, а потом свои вступительные 38 рейтинговых матчей подряд. Я всегда вспоминаю то время, когда мне было 14, 15, 16, и всё было так хорошо. Люди думают, что я гоню, когда рассказываю о тех временах, что у меня на носу пара розовых очков размером не уступающие размером очкам Элтона Джона. Но любой, кто играл со мной в те времена, знают, о чём я говорю. Спросите Марка Уильямса, он подтвердит. За всю карьеру я не играл так хорошо, как когда был ребёнком. Марк знает, что то, как я играл на этом турнире, было нормой для меня, когда я был пацаном. Вот почему я так бесился все эти годы — я уже достиг этого стандарта, толком не начав карьеру. И по различным причинам — потеря техники, баланса, плохая стойка, да что угодно — я забыл, как надо играть. Я знаю, это звучит тупо из уст игрока с 23-мя мэйджорами за поясом, но я действительно так себя чувствовал».

Дальше он говорит о том, как обрадовались возвращению его формы комментаторы, но не игроки. Но игроков винить тут вовсе не за что. Хендри, который только что закончил карьеру и сидел в комментаторской кабинке, тоже был изрядно взбудоражен.

«Он всё время слал мне тексты: «давай, старина, возвращайся к столу». Невероятно. Мой герой просит меня играть!»

«…в последнем фрейме был один момент. Я набрал 50 или 60 до того, а сейчас делал брейк в 20 с чем-то, и как только я забил тот шар, я подумал о маленьком Ронни. Он был наверху, в ложе, и у меня было такое чувство, что в зале никого нет, кроме нас двоих».

Лили не было, Ронни говорит, что она не в восторге от снукера, а сыну нравится. Ему еле удалось уговорить Джо отпустить его на матч, потому что Джо не могла его сама привезти. Кончилось тем, что Росс, личный водитель Дэмиэна Хёрста, заехал за малышом в лимузине, пообещал поставить ему кино, и разговаривать только тогда, когда Ронни к нему обратится — к нему относились как к королю в тот день.

«Увидев Ронни, я немного успокоился, до того я чувствовал некое давление. В первый день финала я чувствовал себя отвратительно, то ли съел что-то не то, то ли нервничал, не знаю, но меня постоянно рвало и лицо пошло пятнами. Я ничего не ел весь день, и, постоянно пуская отрыжки, умудрился выиграть этот день 10:6. Когда я зачищал шары в последнем фрейме второго дня финала, у меня в горле стоял комок. Слёзы рвались наружу, и я думал: «нет, ты не можешь. не можешь». Я сдержался. Это всё, на чём я фокусировался — сдержать слёзы. После всего, что случилось в последние два года с детьми, судами, после того как я проигрывал в первых раундах всех турниров и был готов завершить карьеру, я стал чемпионом мира. А то, что рядом был маленький Ронни, сделало момент просто идеальным. В последние годы я едва с ним виделся — и вот он тут, рядом со мной, разделяет со мной радость победы. Лучше просто не придумаешь.
В тот момент я подумал — ну всё, я добился всего в жизни. Теперь она пойдёт под откос — а как же ещё? Но я думал так в хорошем смысле слова. Я был самым возрастным ЧМ со времён Риардона, вернулся из ниоткуда и взлетел на вершину мира. Дэмиэн был со мной, и Сильвия (персональный ассистент Дэмиэна) — они были со мной с первого дня, и действовали на меня умиротворяюще. Все, кого я помнил в конце — это Дэмиэн, Сильвия, маленький Ронни и я сам. Кто-то принёс Ронни, я взял его на руки, и просто держал его, и это было безумно прекрасно. Невероятно. Мне неинтересно было поднимать трофей, были только я и он — наш момент. Бесценный. Он не ушёл слишком быстро, и не затянулся. Я наслаждался каждой секундой.
Мы ушли на праздничный ужин, я пробыл там всего полчаса. Ронни спал в машине Дэмиэна с Россом. Я всё время вставал, чтобы проверить, как он там. Потом я забрал его к себе в Хилтон, около половины двенадцатого ночи. Мы пошли в МакДональдс — я, Дэмиэн, Сильвия, Серджио Пиццорно, гитарист из Касабиан, хороший друг Дэмиэна, и просто сидели в фойе отеля и ели бургеры с картошкой. Я пошёл наверх, посмотреть на Ронни. Он спал. У меня был кубок чемпиона мира на тумбочке, и маленький Ронни в кровати. Я лёг, обнял его, и заснул, а проснувшись утром, подумал, что это лучшее, что когда-либо случалось со мной»

Глава 8-я «Добровольное изгнание».

«Я объявил о том, что беру шестимесячный отпуск сразу же после ЧМ. Я не смог сбалансировать работу, семью и судебные тяжбы, и поступился работой».

Мы уже имеем представление о проблемах, которые не давали Ронни наслаждаться жизнью из предыдущих глав, поэтому в этой главе мало нового. Ронни метался между детьми и турнирами, однажды он пропустил турнир в Бельгии, элементарно забыв о нём, ибо спешил к детям. За два года он пропустил 12 турниров, неудивительно, что Барри Хирн и Уорлдснукер были на него обозлены и закидывали его штрафами и угрозами. А тут ещё и ввели новые правила. Кто-то сказал Ронни, что если он пропустит турнир, то его оштрафуют на 250 фунтов, за пропуск следующего штраф вырастает до 500, потом до 1000, 5000, а потом его просто банят. Причём он понял, что это как система очков в водительских правах — очки аккумулируются постоянно, набираешь 12, и у тебя отбирают права. Как мы с вами уже знаем, он ошибся, но он-то этого не знал! Обсудить контракт с Барри нашему гению в голову как-то не пришло. А зря. В тот момент он думал так — меня всё равно рано или поздно забанят, а не уйти ли мне самому? Я стал чемпионом мира в очередной раз, показал всем, что есть ещё порох в пороховницах — идеальный момент для ухода на пенсию.
Уорлдснукер слал ему такие письма, что Ронни боялся их открывать.

«Ты нарушил то правило, ты нарушил это правило, мы хотим увидеть письмо от твоего доктора, теперь ещё одно, а давай мы лучше своего доктора к тебе направим, мы тебе не верим…»

Много времени надо было проводить в судах, хотелось проводить его и с детьми, и в какой-то момент Ронни решил, что для снукера времени просто не осталось. Он находился в состоянии постоянного стресса и не спал по ночам. После пяти месяцев отпуска он снялся с турнира в Китае. Потом попросил Джанго сделать официальное заявление о том, что берёт отпуск на весь сезон.

«Он сказал, что я испытываю трудности в балансировании семьи и работы, что меня до сих пор мучает железистая лихорадка, и не чувствую себя вправе сниматься с турнира в последний момент, это нечестно по отношению к болельщикам.
Пресса не знала, как реагировать. Некоторые газеты написали, что я просто смеюсь над всеми, и заявлюсь на следующий турнир. Другие сказали, что я ушёл навсегда. Барри Хирн меня поддержал. Он сказал прессе, что мне нужно время, чтобы привести в порядок свою голову, и отпуск — правильное решение.
Я позвонил Барри и сказал: «Я вне игры. Можешь выгнать меня, аннулировать моё членство — поступай, как знаешь, я не хочу больше играть».
Он отговорил меня от отказа от членства.
«Просто снимись со всех турниров, и посмотри, как будешь чувствовать себя к весне»,- сказал он. В его словах был здравый смысл.
«Делай, что задумал, но не отказывайся от туркарты. Если захочешь вернуться, тебе придётся играть в Кью Скул, и тебе это не понравится. Ты можешь передумать через 6 месяцев. Ты можешь прийти в себя».
Я ответил: «Хорошо, как хочешь, просто сними меня со всех турниров, потому что это вечное «еду/ не еду» меня убивает».

Приняв это решение, Ронни почувствовал себя прекрасно. Гора с плеч. Куча времени, походы в гости, много времени можно уделить семье. Но начались и проблемы. Во-первых, режим ушёл в никуда. Если раньше он вставал в 7.30, и шёл на пробежку, потом на тренировку и т.д., и ложился спать в 10.30, то сейчас вставал в 10.30, становился всё ленивее, и ложился спать вообще чёрт знает когда. Появилось чувство вины за каждые 100 фунтов, залитые в бак, 120, потраченные в супермаркете на еду, 70, потраченные на обед в ресторане — ведь он их уже не зарабатывал. Да, недвижимость давала кое-какое доход, но этого недостаточно. Были планы стать шоуменом, выступать на радио, комментировать и давать экспертную оценку (как Синицын, хе-хе), но все эти прожекты либо накрылись медным тазом, либо шли чрезвычайно медленно.

«Прошло немного времени, и телефон перестал звонить, работы нет, и реальность долбит по башке — у меня двое прекрасных детей, о которых я забочусь, но надо идти в школу и объяснять, что у меня нет денег заплатить за обучение. Всё это на меня навалилось, и я подумал — иди-ка ты, б…ь, на работу, так жить невыносимо».

К тому же Ронни начало очень недоставать снукера.

«Лучше пускай меня порвут в Шеффилде 10:0, чем чувствовать, что я ничего не делаю в жизни, потихоньку превращаюсь в овощ. Мой добровольное изгнание научило меня кое-чему: я понял, как мне повезло, что мне платят за то, что я занимаюсь любимым делом. Я ненавижу называть снукер работой, но в конце концов для меня это и есть работа, и я должен работать».

Пресловутая работа на свиноферме Ронни очень понравилась. Это был физический труд, и он помог ему привести себя в порядок. Опять ранние подъёмы, физическая нагрузка, а самое главное — после изнурительного дня в грязи и на свежем воздухе хотелось спать. Так он вернул себе способность спать по ночам. Работал он на этой ферме месяца полтора, кроме него там было около десяти оплачиваемых работников и около 25-ти неоплачиваемых. Некоторые, как Ронни, просто отказывались от платы, работая для души и здоровья, иные были там по решению суда.
Больше всего ему нравилось кормить животных. После этого он перестал есть свинину, увидев своими глазами, что те жрут; стал бояться козлов, потому, что те его бодали; и стал больше любить курятину «потому, что они не грязные животные. Но я не слишком тесно общался с ними, потому что они летали вокруг меня, а я не люблю, когда вокруг меня летают живые существа».

Ронни прочувствовал, что такое командный дух, и ему понравилось работать в команде. Но главным бонусом, как я и говорил, стал возврат сна.

«Бессонница убивала меня. Сейчас я сплю 4-5 часов, если я засыпаю в 11, то в 4-5 утра я уже не сплю. Это не так уж и хорошо, но лучше, чем засыпать в полночь, а просыпаться в два ночи, а у меня так и было в течение двух с половиной лет. В конце мне уже крышу сносило».

«Несмотря на то, что я уделил много времени детям и получил шанс поработать на свиноферме, часть меня чувствует, что не надо было прекращать играть. Я уверен, что что бы ни случилось, Джо не запретила бы мне видеться с ними только из-за того, что я играл бы в снукер и пропустил бы пару назначенных дней. Несмотря ни на что, она хорошая мать, и ставит интересы детей превыше всего. Я до сих пор не знаю, как правильно поступить. Я люблю своих детей больше всего на свете, но снукер — это моя карьера. И долго она не продлится. В прошлом году я много времени уделил детям, и это было чудесно, но никто не убедит меня в том, что не было другого выхода, кроме как пожертвовать карьерой ради детей.

Глава 9-я «Мы — семья».

Несмотря на название, речь идёт в основном о самом Ронни. Начинается с того, как отец заставлял его бегать (сто раз уже слышали, сколько можно!), потом, как купил ему стол. Сейчас маленький Ронни играет на таком же. Ронни иногда даёт сыну уроки игры, и считает, что мальчик одарён, и мог бы стать профи. Говорит, что если маленький Ронни захочет пойти этим путём, то он его поддержит, но сам предпочёл бы, чтобы сын занялся чем-то другим, и больше времени проводил на воздухе.

«Жизнь снукериста ужасна в некоторых аспектах. Во-первых, надо всегда держать эмоции под контролем, нет никакого общения за столом, и иногда ты сидишь по пять часов молча, не говоря ни слова. Ты становишься отшельником, автоматом. Посмотрите на снукеристов — они выключаются и ходят, как зомби. Снукериста видно за версту. Снукер — спорт одиночек. Всё надо делать самому. Если ты обратишься к кому-то за помощью, это будет расценено, как слабость. Я не хочу, чтобы маленький Ронни стал таким».

Дальше о том, как жилось его родителям сразу после рождения Ронни. Мы читали это и в первой книге — как они мыли машины, как сицилийская семья матери считала, что этот брак обесчестил семью, как они не верили в Ронни-старшего, считали его ленивым и бесперспективным. Со временем они переехали в Лондон, и занялись продажей порножурналов. Это было запрещено, полиция периодически проводила рейды на Уэст Энде, но им удавалось и заработать хорошо, и не попадаться (секрет прост, в то время полиция в Англии, а особенно в центре Лондона, была ещё коррумпированной, просто Ронни этого не озвучивает — прим. пер.). Сейчас только у братьев Ронни-старшего остались парочка магазинов, отец и мать Ронни вне игры.

«Есть старое клише: если ты хорош в снукере, то это признак зря потраченной юности. Забавно, что так не говорят о гольфистах или крикетёрах. Но в этом есть доля правды. Зачем проводить столько часов взаперти, когда можно гулять на солнышке? Я очень рано добился успеха. К 10 годам я делал сенчури, в 12 выиграл свой первый про-ам, в 15 сделал первый макс. По снукерным меркам, я был очень скороспелым. Не думаю, что Стивен Хендри и Стив Девис брали кий в руки до 13 лет».

«Когда я выиграл свой первый турнир у Стивена Хендри, я помню, что боялся, ведь я играл против своего героя, и у меня не было никаких шансов на победу. В конце концов, я победил его, и сейчас, когда я просматриваю повтор, я не вижу на своём лице ни тени этого страха. И я думаю — ого! этот пацан выглядит таким уверенным, бесстрашным».

«Побеждать никогда не было для меня приоритетом, пока я не победил в парочке турниров. В свои 12 лет я зарабатывал больше 20-ти штук в месяц. Невероятно, если честно. Я зарабатывал больше, чем многие взрослые. Я был странным мальчиком для своего возраста. Другие игроки не верили, что мне всего 12 — я уже брился — и говорили, посмотрите, какая детина. В 14 у меня уже была волосатая грудь.
Причина, по которой я столько зарабатывал — я выигрывал настоящие турниры про-ам. Много ребят иногда выигрывали по 300-400 фунтов, но я выигрывал по тысяче, полторы, по две с половиной, и делал это регулярно. Многие взрослые недолюбливали меня. Отцы, глядя на меня, говорили — о, нет, моему мальчику придётся играть с вот этим… И часто я их просто разрывал, они не могли забить ни одного шара, я выигрывал 3:0, за полчаса всё было кончено.
Я был беспощаден. Я никогда никого не жалел. Когда я был ещё ребёнком, отец вколотил в меня инстинкт убийцы, так же, как потом Рей Риардон — никогда не давай им слезть с крючка, всегда дави их; если им нужны снукера — ставь им снукера сам. Когда жмёшь руку, действительно жми, и смотри им в глаза, рука не должна быть как дохлая рыба.
Я по природе совсем не таков, папа вложил это в меня. Я помню, как жал руку одной старушке, и случайно перестарался, а она сразу — ааааааааа!..
По природе своей я джентльмен. Папа сделал меня таким, каким он думал я должен быть. Я думаю, что был бы ещё более беспощаден, если бы он не ушёл тогда. Но когда его закрыли, я нашёл себя, и стал похож на того человека, каким я являюсь по природе. У меня нет инстинкта убийцы, который бы заставлял меня стремиться к мировому господству. Мне нравится играть, но во мне нет того, что бы заставляло меня выиграть 8 титулов ЧМ, побить какой-то рекорд, или отомстить победившему меня игроку. Это не мой тип мышления. Хотя я до сих пор достаточно беспощаден, когда я за столом, потому что таков мой стиль игры, который я пытаюсь усовершенствовать».

«Часто я настолько тихий, такой отстранённый, что я просто выключаю телефон на несколько дней, чтобы сбежать от всех и всего. Как только я его включаю, я вижу все эти звонки и письма, и меня это пугает, я не знаю, как с этим совладать. Я не хочу этого, я хочу сделать свою жизнь как можно проще, но приходится туго.
Некоторые взрослые ненавидели мне проигрывать, а некоторые любили. Я помню этого канадца, Марселя Гавро — он был 30-м номером рейтинга, и я играл против него в про-ам. Я думал, Боже, он же легенда! Я играл с ним в 1/4 финала в Стивенейдж, и это был настоящий про-ам — 128 игроков, все, кто чего-то стоили, были там. Там был даже восьмой номер рейтинга, Стив Джеймс.
Я побил его со счётом 3:2, и сделал брейки в 80, 90 и 130 очков. Когда я взял один фрейм, я подумал, что это круто, когда второй — подумал, что если он побьёт меня 3:2, я всем в клубе расскажу, что я взял целых два фрейма у самого Гавро, а я побил его сам, 3:2. Он начал кричать: «Люди, это пацан просто невероятен! Кто этот мазафака?” (не перевожу дословно по понятным причинам)
И я такой — ого, да он стал поклонником! С тех пор он не оставлял меня в покое, на каждом про-ам, где он меня видел, он вопил: «Вот этот пацан! Вот ОН!!!» А я думал, о чём этот чувак, он что, дурной, или как? Я никогда не понимал, что во мне такого особенного, но рад был с ним подружиться. Я хотел бы знать, где он сейчас».

Дальше повествуется о том, как отец дисциплинировал Ронни, отучал материться, хулиганить, играть на автоматах, а однажды, когда Ронни пошёл в клуб с Марком Кингом и его отцом и накосячил там, так надрал ему тапком задницу, что Ронни пару дней присесть не мог. В первой книге рассказывалось о том, как директор школы попросил Ронни принести свой первый чек на 450 фунтов и кубок, и как он показывал их своему другу в своём кабинете и хвалили его — тут этот рассказ повторяется.

«Мой папа никогда не говорил мне комплиментов. Никогда мной не восхищался, никогда не говорил «ты молодец». Иногда я чувствовал, что делал всё очень хорошо, но всё равно подвергался критике. В конце я перестал обращать на это внимание, и наверное, это и помогло мне впоследствии правильно смотреть на вещи: «Ты взял кубок, это уже история, забудь об этом и бери следующий». И это очень верный для спортсмена образ мыслей. Так это стало моим образом мыслей — мне никогда не давали думать: «Да, я чемпион любителей Британии», и почивать на лаврах. Из меня это выбили в весьма юном возрасте.
Вероятно, он лепил из меня того спортсмена, каким хотел быть сам. Он хотел стать профессиональным футболистом, и был очень талантлив, но у него не было ментора, каким он стал мне, и он был ленив. Он понимал, что если я хочу добиться успеха, начинать надо с самого юного возраста».

«Мама не играла большой роли в моём становлении, как спортсмена, кроме готовки и присмотра за домом, у неё была своя жизнь. Когда отцу исполнилось 30, ему уже необязательно было работать. Поразительно, особенно учитывая то, что он ленив от природы. Он рассказывал мне, что спал в то время как пакеты с зарплатами падали через дверную щёлку в час ночи, и по звуку определял их тяжесть. Если звук был недостаточно гулкий, он брал телефон, звонил, и говорил: «Эй, прекращайте столько воровать, пакеты слишком лёгкие!» И в этом заключалась вся его работа.
Когда мне исполнилось 14, папа серьёзно начал заниматься со мной бегом. Это была сделка — если я серьёзно отнесусь к бегу и фитнесу, и научусь быть дисциплинированным, он сказал, что я могу оставить обучение в 16 лет. Но я должен был показать себя в течение этой пары лет.
«Ронни, если ты хочешь раньше закончить школу, ты должен каждое утро бегать три мили, потом принимать душ и идти в клуб к 10.30, назад в 5.30, ужинать в 6.30-7 вечера, и ложиться спать в 9″. Мне не очень это нравилось, но я подумал — пойдёт»

Глава 10-я «Мама и папа, тюремная история», часть первая.

Когда отца арестовали, Ронни был безутешен. Он только добился успеха — стал профи, выиграл 74 матча из 76-ти, и вдруг такой удар. Чтобы справиться со стрессом, он постарался отодвинуть мысли об отце на второй план, и стал вести себя, как взрослый. В его собственном понимании, конечно, примером взрослой жизни у него служили мама и папа, которые проводили большую часть времени, веселясь в клубах, а если и заруливали домой, то обязательно с гостями.

«Я тоже окунулся в этот стиль жизни. Я смотрел на отца, и думал — к такому надо стремиться. Это казалось хорошей жизнью — ему не надо было работать, он прекрасно проводил время, имел кучу друзей. Так что когда его закрыли, я решил пойти по его стопам. Нафиг снукер, я хотел клубиться, как папа, но в результате через пару лет оказался в реабилитационном центре. Я думал, что так и надо жить, другой жизни я не видел, но в глубине души я понимал, что это не моё, даже когда кайфовал. Мой отец наслаждался таким стилем жизни, а я нет.
Иногда я оглядывался на людей вокруг меня, на место, и думал — а что я здесь делаю? Я шёл в туалет, убеждал себя уехать, брал такси и двигал домой, полный ненависти к себе».

«Я не представлял себе, насколько дисциплинированным надо быть для того, чтобы стать успешным спортсменом, несмотря на все папины усилия. Я думал, что можно вот так страдать фигнёй, и всё равно иметь успешную карьеру, я думал, что все так и делают. В конце концов, я понял, что это ненормально, и никто так не делает. А счастье мне доставляли такие простые вещи, как игра в снукер, пробежки, забежать в китайскую кафешку или съесть кебаб».

То, что написано дальше, мы знаем — как Ронни, будучи в Таиланде, получил известие об аресте отца, как он не верил, что его всё-таки посадят, но…

«Отец объявил себя невиновным в убийстве Брюса Брайана, водителя истэндского гангстера Чарли Крэя (одного из самых известных на то время гангстеров наряду со своим братом Ронни Крэм, прим. пер). Он не только не признался в убийстве, он отрицал даже то, что пырнул его ножом. Конечно, теперь мы знаем, что он был в том клубе в Челси, и что это он зарезал того парня и атаковал его брата. Он должен был просто поднять руки, сознаться, и я думаю, больше пары лет за непредумышленное убийство ему не дали бы.
Произошло всё как-то так: папа и его приятели спорили о том, кто заплатит счёт (они все хотели заплатить!). Брюс Райан и его брат поняли всё не так. Они решили, что платить вообще никто не хочет, и затеяли скандал. Отец отвёл их в сторонку и попытался объяснить ситуацию, а один из них разбил ему об голову пепельницу. Папа пытался защититься рукой, и пепельница рассекла ему два пальца. Тогда отец вытащил из-за барной стойки нож, дальше вы знаете.
Он сказал мне, что прокурор предлагал ему признать себя виновным в непредумышленном убийстве, но он отказался. Это было глупо, бездумно, он отказался от хорошего совета. Когда ему что-то втемяшивается в голову, он упирается, как баран, он такой упрямый! В то время я не знал, как работает судебная машина, и не осознавал важности принятого им решения. Но потом я увидел людей, чьи преступления были гораздо тяжелее, но они выходили на волю лет через пять. Я спрашивал их — каким образом вы выходите раньше него; а они отвечали — ну, я признал себя виновным, или я принял обвинение в непредумышленном убийстве. Я думал, господи Исусе, он получил 18 лет только за то, что сказал, что его там не было, и он этого не делал, он безумен!»

«Хорошо, хоть в снукере у меня всё получалось. Это давало ему хоть какую-то опору. Порой казалось, что мы отбываем срок вместе, папа часто звонил, спрашивал — чем я занимаюсь, с кем практикуюсь, с кем дружу…»

«Каждый раз, когда я вижу тебя в телике, Рон, для меня это как будто ты пришёл на свиданку»,- говорил он мне. А я думал, если мой снукер — это самое важное, что осталось в его жизни, я не могу прекратить играть, это всё, что у него осталось, всё, чему он рад. Это стало большим мотиватором для меня. Я думал — мой снукер — это его хлеб, средство к существованию, это то, что помогает ему жить. Даже когда он сидел в карцере, отрезанный от всего мира за плохое поведение, он знал: «Ага, сейчас идёт ЮК, мой сын в Престоне, играет», и для него это как будто я рядом с ним» (в карцере забирают ТВ, газеты, и право на звонки — прим. пер.)

«Папа рассказывал мне про то, как хороша тюрьма. «Там чудесно: кормят три раза, много прогулок, телевизор, газеты — просто фантастика!» Но я знал, что он просто бодрится. Он не хотел быть вдали от семьи, особенно первые 10 лет срока, когда он часто попадал в неприятности за то, что не сдерживал свой язык. Недавно он впервые признался в этом.
«Моя проблема, Ронни, в том, что я просто не мог тянуть этот срок. Не мог с ним согласиться, принять его. Я изрыгал словесный понос на офицеров и начальство, потому что у меня забрали мою жизнь. Я потерял жену, детей, бизнес, свободу. То, что я был так остёр на язык, говорил отнюдь не о моей уверенности в себе, как раз наоборот». То, что он сказал потом, тронуло меня. Я никогда не думал, что он слушает то, о чём я ему говорю, но то, что он сказал, опровергло моё мнение. «Когда мне осталось 8 или 9 лет, ты пришёл ко мне и сказал: ты должен немного угомониться, всё идёт хорошо. И для меня всё встало на свои места. Я вошёл в колею, ни с кем и ни с чем не боролся, и смог выйти из тюрьмы намного раньше». (имеется в виду, что он вышел после первого же пароля, что редко кому удаётся. Срок у него был пожизненный, с так называемым первым паролем через 18 лет, т.е. собирается комиссия и решает, готов ли человек к выходу в общество. Обычно решают, что не готов, так, на всякий случай — а тем более с таким сроком и такой статьёй. В следующий раз собираются через год, потом ещё через год, и таких лет может быть очень много. То есть ,ему крупно повезло, но дело не может быть только в везении, поведение его в последние лет 6 должно было быть идеальным, и есть свидетельства того, что именно так он себя и вёл — прим. пер.)

Первые 10 лет отец Ронни был головной болью для охранников и не вылазил из карцера, но потом он остепенился и даже завёл себе в тюрьме небольшой бизнес. Он покупал телефонные карточки у тех, кому некуда было звонить, и перепродавал их нуждающимся. Покупка/продажа не были таковыми в обычном понимании, в тюрьме деньги запрещены, он делал выгодные обмены, карточки стали его валютой. В одной тюрьме его даже называли Председатель Рон, он развернул свой бизнес настолько, что семье даже не приходилось отсылать ему деньги. Однажды его посадили в карцер за то, что он, разговаривая с Ронни, вызвонил 40 карточек подряд, не подпуская никого к телефону. Под конец срока он заработал себе в тюрьме большой авторитет, и не насилием, а мудрыми советами, которые давал новичкам, к нему прислушивались и уважали.
Ронни провёл немало выставочных матчей в тюрьмах, но только не в тех, где сидел его отец — это сочли бы фаворитизмом.

«Я играл выставочный матч с Джимми в Уормвуд Скрабс (тюрьма в западном Лондоне — прим. пер.), мы делали это для одного из друзей Джимми. Все любили Джимми, но я тогда был для них новеньким. Это было страшно. Нас окружало больше сотни заключённых, их было намного больше, чем охранников, и я всё время вспоминал эпизод из фильма «Подонок», когда Рэй Уинстон ударил того парня в лицо носком с бильярдным шаром внутри. Ситуация была непредсказуемой. Чарльз Бронсон (самый жестокий заключённый Британии, прим. пер.) мог подумать — о, а вот и моя следующая жертва! Я не хотел бы украсить заголовки газет по этой причине.
Но когда я зашёл туда, все закричали «Вперёд, Ронни!» У меня была мощная поддержка в тюремном мире. Я чувствовал, что играл не только за отца, а за всех их.
«Когда ты выиграл ЧМ в первый раз, Рон», сказал папа, — «они все колотили в двери чем попало». Когда он сказал мне это, меня проняло. Несмотря на то, что они все сидели в своих камерах, они болели за отца, и за меня. Они чувствовали, что я один из них, «Ронни сделал это для нас». Он сказал, что все на крыле об этом только и говорили в течение недель, и даже месяцев, да и потом, долгое время моя победа была темой для разговоров»

Глава 11-я «Я и отец, история на воле».

Как только папу первый раз отпустили на домашнее свидание (по Британским законам заключённый имеет право просить съездить домой на день время от времени ближе к концу срока — прим. пер.), первое, что мы сделали, это вышли на пробежку. Не то, чтобы мы бежали по-настоящему, скорее, это был бег трусцой, папа нехило прибавил в весе ближе к концу срока. Не знаю, с чем это связано, ибо все эти годы, что я посещал его в тюрьме, он поддерживал прекрасную форму, не имел и унции лишнего жира. Видимо, предчувствуя скорое освобождение, просто расслабился.

Папарацци умудрились нас сфотографировать и Дейли Мэйл показало его во всей его бочкообразной красе под заголовком «Отец снукерного чемпиона Ронни О’Салливана празднует свободу… бегая трусцой».

После дневного домашнего свидания было свидание на все выходные, а потом, в 2010-м, его наконец-то отпустили на лицензию — это значит, что он свободный человек, но если он совершит любое преступление, или не отметится в полицейском участке в положенное время, его вернут отбывать пожизненное заключение.

Когда я приехал забирать его на первое домашнее свидание в открытую тюрьму Садбери, и он сел в машину, я не мог в это поверить. Мы снова вместе, на воле. Ну, или на тюремной парковке.

— Ну что, пап, куда поедем? — спросил я его.

— Да хер его знает, — сказал он. — Я на воле первый раз за 17 лет.

— Я знаю хороший отель неподалёку, можем поехать туда, позавтракать, почитать газеты.

— Да, это сойдёт. Поехали!

Когда мы приехали в отель, и он первый раз говорил с мамой по телефону, его трясло. Я очень ему сочувствовал. Я думал — вот что с ним сделала тюрьма, он обрёл свободу, но весь дрожит, плачет, он просто эмоциональная развалина. Но ведь как может быть по другому, если он был закрыт почти 20 лет?

После завтрака папа постригся, ему сделали маникюр, а потом мы пошли в номер и целый день смотрели футбол и болтали. Я нервничал, потому что привык, что это он мне говорил, что делать, мне было очень непривычно говорить ему — пойдём сюда, сделаем то.

С первого дня его заключения я ждал его освобождения. Я полагаю, моё видение того, как всё будет после этого, было слишком оптимистичным. Я думал, всё вернётся на свои места — папа будет дома, мама будет для нас всех готовить, он будет управлять своим бизнесом, мы будем посещать Уэст Энд (престижный район центрального Лондона, прим. пер.), веселиться, дом будет полон гостей, он найдёт для меня правильные слова, которые помогут мне играть лучше… Ничего из этого не произошло.

Мама стала независимой женщиной. Она полностью контролировала свою жизнь, была счастлива, и не собиралась ничего менять. Отец должен был просто принять это, и надо отдать ему должное — он так и сделал.

Теперь он снова начал мной командовать, и это может привести к проблемам, ведь я тоже уже привык быть независимым, совсем как мама. Я стал самодостаточным 20 лет назад, и таким и остаюсь, и хотя я совершаю много ошибок, мне не всегда хочется, чтобы кто-то мне на них указывал. Я не должен оправдываться, но вместе с тем, именно это я и делаю, потому что он мой отец. Он делает это из лучших побуждений, но не всегда это приводит к лучшему.

Папа не видит логики в способе жизни, который я веду. Возможно, это потому что её там особо и нет.

— Ты всегда будешь косячить, твоя жизнь всегда будет бардаком, у тебя всегда будут проблемы с деньгами, ты всегда…

В принципе, я всегда могу сказать, что я неоднократный чемпион мира, что моя жизнь не такой уж и бардак, но я не напрягаюсь. Папа любит побрюзжать. Я ничего не говорю, просто тихонько улепётываю через дверь, выключаю телефон на пару дней и занимаюсь бегом, играю в снукер, возвращаю свою свободу и здравомыслие. Я знаю, что папа любит меня и заботится обо мне, но иногда он делает это чересчур интенсивно.

Моя сестра Даниэлла очень быстро нашла с папой общий язык. Они очень похожи, и для неё то, что он вышел просто великолепно, она наконец-то обрела отца, которого у неё по большому счёту никогда не было.

А вот дальше интересно. Я помню, что в прошлом году то ли здесь, то ли на топе имела место дискуссия о том, почему отец Ронни не посещает турниры, выдвигались разные версии, основная была — по условиям УДО ему запрещено посещать публичные места какое-то время. Вот и ответ:

После того, как папу отпустили в первый раз, это стало обычным делом. Первый раз он пришёл посмотреть на мою игру в Премьер Лиге. Тогда он вёл себя хорошо, но когда он пришёл в следующий раз, я понял, что его присутствие на турнирах это не самая лучшая для меня штука. Я настолько уже привык ездить на турниры самому, к присутствию на них друзей, поддерживающих меня, заниматься своим делом, что присутствие отца вдруг напомнило мне о тех временах, когда мне было 10-11 лет, и он постоянно всеми командовал.

— Давай, сынок, вытягивай шары, — говорил он парню, вытягивающему шары, и это заставило меня снова почувствовать себя маленьким мальчиком. Это давало мне ощущения неадекватности. Я ничего ему не сказал, но подумал, что не хочу, чтобы он приходил на большие турниры. Если я дойду до финала, пускай приходит — он начинается в воскресенье утром, а вечером уже кончается. Но иметь его на трибунах каждый день — нет, и ещё раз нет.

У меня была своя рутина, своя манера вести турнир, и я избавился бы от любого, кто этому мешает. Это даже не обсуждалось. С годами я понял, что надо в первую очередь думать о себе, когда дело касается снукера. И неважно, кто это: мама, папа, сестра, дети — если мне некомфортно играть в их присутствии, их там быть не должно. Начиная с ЮК, я принял решение, что присутствие отца на моей работе — не лучший вариант для развития моей карьеры, и надо расставить все точки над «и» чем раньше, тем лучше.

Но получилось так, что нам даже не пришлось это обсуждать, потому что до него самого это дошло.

— Я предпочитаю смотреть за твоей игрой по телевизору, — сказал он. Вот и хорошо, подумал я. Наверное, он догадался, как я себя чувствую, и облегчил мне жизнь.

— Эта снукерная компания всё равно не по мне. Они мне не нравятся, — добавил папа.

Это правда — они все с тараканами, но МНЕ они нравятся. Папа любит пошутить, поржать, сделать так, чтоб всё шло, как он того хочет, но люди снукерного мира к этому не привыкли. Они там для того, чтобы делать свою работу, и баста. Я вписался в этот мир, а папа — нет. Так что наше совместное решение о том, чтобы он не ходил на мои турниры — самое лучшее для нас обоих. Он воспринял это достаточно легко.

— Я могу кидаться вещами в телевизор, — сказал он.

— Я занимался этим последние 20 лет, так зачем мне сейчас меняться? Когда ты мажешь, я сразу кидаю в телик первое, что попадёт под руку, но я же не могу это сделать в Шеффилде, или на любом другом турнире.

Я думаю, что папа немного скучает по тюрьме. Когда его только начали выпускать иногда из тюрьмы, я его отвозил, и смотрел, как его встречали товарищи. Я думал — а он неплохо устроился, они его обожают. Я не говорю, что он не рвался на волю, но он сделал тюрьму своим домом. Он должен был сделать тюрьму своим домом, чтобы выжить, а уж выживать папа умеет.

Я слышал о людях, которые отсидели длинные сроки, как мой отец, и потом не могли устроить свою жизнь. Они просто не знали, как им жить на воле. Некоторые просто возвращались в тюрьму, чтобы чувствовать себя в безопасности, или увидеть старых друзей. Так что я думаю, папа справился просто чудесно. Это меня не удивляет, он из тех людей, которые будут себя нормально чувствовать в любой ситуации. Это замечательное качество, мне бы оно очень пригодилось.

Когда папу ещё не выпустили, мама уже избавилась от старых привычек. Её абсолютно перестали интересовать ночные клубы, тут мы с ней похожи. Раньше она любила потусоваться, но она была совсем молода, к тому же она сопровождала папу. Теперь, оглядываясь назад, она понимает, что была окружена вульгарными людьми, которые, когда отец ушёл, приходили к ней в дом, клали на стол наркотики, и говорили: «Возьми, это поможет тебе справиться с горем”. Таким она просто говорила: «Забирай свою наркоту и вали нахер из моего дома».

Мама поняла, что это не те люди, с которыми стоит общаться, что это стервятники, которые за пятёрку готовы горло перегрызть, и поразгоняла их всех.

Я думаю, что гораздо труднее приходится на воле, когда твой супруг в тюрьме, чем самому супругу. На воле приходится разгребать все проблемы, а в тюрьме тебя кормят три раза в день, за всё заплачено. Папа сказал: «Мне пришлось заставить себя перестать переживать о детях, обо всём. Я должен был так поступить, иначе они бы использовали это против меня, они всегда так делают, если знают, что ты к чему-то привязан». А мама должна была заниматься всем — адвокатами, судами, проблемами.

Поддерживать отношения всегда нелегко. Думаю, первый шаг к этому — лучшее понимание самого себя. Работа с доктором Питерсом позволила мне узнать лучше, кто я такой, и как работает мой мозг. Я понял, что никогда радикально не поменяюсь, надо просто учиться управлять своими слабостями, и стоять за себя. Стив помог мне лучше понимать близких. Благодаря ему я чувствую, что мне стало легче поддерживать отношения. К примеру, я знаю, что если разговариваю с папой в определённой манере, его это раздражает, и я говорю с ним так, чтобы его это не будоражило. То же самое и с мамой.

Нам не удалось полностью восстановить семейные отношения. Мама с папой разговаривают друг с другом редко, он так долго отсутствовал, что глупо с его стороны было бы ожидать, что когда он выйдет, всё останется таким же, как было раньше. Но я повторюсь — он справляется великолепно.

Многие говорили, что будет нелегко, он не сможет даже выходить из дома, привыкнуть к воле у него займёт лет 10. И какое-то время так и было, он сидел дома и боялся пойти даже в магазин. Я думал, он прикалывается надо мной, но он сказал: «Я просто не привык — всё это время и пространство, все эти люди вокруг меня, я не знаю что с этим всем делать. Меня поразило, что такой крутой парень, как мой отец, мог сказать такое. Но сейчас он освоился, крутится везде, и завёл себе много новых друзей

Глава 12-я «Герои». Очень длинная, но очень интересная, потому я вместо того, чтобы сократить, лучше разделю её на части.

Итак, часть первая: вступление.

У меня всегда были мои спортивные герои. Когда я был маленьким, я играл в футбол, гольф теннис, но от снукера я был просто без ума. Я не очень увлекался командными играми, хотя и любил футбол, однажды меня даже пробовали принять в команду Тоттенэм Спарс. Но я всё равно чувствовал себя личностью в любой команде. Я никогда не относился к футболу как к командному виду спорта — я не любил пасовать, всегда жадничал, пытался обмотать ещё одного, потом ещё одного…
Со временем я перешёл на индивидуальные виды спорта. Вместо футбола я начал играть в настольный теннис в школе, и вскоре стал лучшим среди одногодок, кроме одного пацана, Пола Хадсона, который выступал на кубке школ Англии — он играл просто невероятно.
Спорт всегда давался мне легко. Всё, что связано с мячом, было для меня легко. Я думаю, чувство мяча — оно либо есть, либо его нет. Когда я бью футбольный или теннисный мяч, я инстинктивно знаю, куда его надо ударить. Мама играла в теннис с подружками, папа был крепким полупрофессиональным футболистом, играл за Лейтон Уингейт и пробовался в Арсенал и КьюПиАр, но так и не достиг цели. В нашей семье всегда присутствовал спорт. Мой дед и его братья были боксёрами — их называли Дерущиеся О’Салливаны. Заметьте, я никогда не боксировал. Но я не против попробовать, я не люблю драться, но бокс это совсем другое — больше похоже на науку; науку и балет. Я всегда сторонился драк. Наверное, поэтому я и стал неплохим бегуном — я готов был бежать от драки целую милю. Неудивительно, что мои спортивные герои — индивидуалисты, а не командные игроки.

Часть вторая: снукерные герои — Джимми Уайт, Стив Девис и Стивен Хендри.

Моим первым героем был Джимми Уайт, самый яркий игрок моего детства. Потом, чем больше я втягивался в снукер, тем больше я хотел стать победителем, и моим героем стал Стив «Самородок» Девис. Я любил Джимми — он был народным любимцем, великолепным шоуменом, был очень популярен. Но в конце ему постоянно чего-то не хватало — 6 финалов ЧМ, все проиграны. Я был так разочарован, что решил сделать Стива Девиса своим примером для подражания, я ведь хотел стать победителем. Я говорил себе: если мне придётся стать похожим на робота, как Стив, и играть, как он, чтобы победить — я это сделаю. К нему приклеилась кличка «Стив Интересный Девис» — стёб из программы Спиттинг Имадж. Возможно, он и выглядел скучно по сравнению с Джимми, но вообще-то он был гораздо агрессивнее, чем большинство игроков его эры. Некоторые игроки его поколения были такими медленными — Терри Гриффитс и Клифф Торбурн оба были великими игроками, но я бы мог по-быстрому сбегать на 10-километровую пробежку, пока они обдумывали удар.
Я всегда был быстрым игроком, потому что мой мозг работает быстро, но мой стиль стал роботичным. Я не двигался, застывал, и просто копировал, как Самородок подходит к удару, как держит бёдра, как сгибает левую ногу, как его правое плечо было над его правой ногой, как сгибалась его левая рука, как далеко он был от шара, и насколько прямой была его рука. Я подмечал малейшую деталь, и копировал её. И я стал более стабильным, похожим на машину, хотя и остался быстрым. Я продолжал играть в открытую игру, как Джимми, но моя техника стала более продуманной. Я думаю, что в юные годы моя техника была на вершине совершенства. В лет 16 я умудрился привнести ошибок в свою игру, и они отбросили меня назад, не дали мне стать стабильным победителем в полной мере.
Так что моим первым спортивным героем стал Стив Девис. А потом появился Стивен Хендри. Я стал наблюдать за ним и подражать уже ему. Девис был жёстким, неподвижным, а Хендри, хотя и тоже не дёргался, был более плавным, что-ли, игроком. Он не лупил шары, а мягенько их закатывал, и у него было более развито чувство построения серий. Его подход был более лёгким, деликатным. Он не обладал самым мощным ударом, но вокруг чёрного он мог делать удары, до тех пор не виданные, и если вы спросите меня, я вам скажу, что в снукере никогда ещё не было лучшего забивателя дальних, особенно под давлением. В игре под давлением он лучший из всех спортсменов, каких я видел, так что он стал моим самым значимым учителем. Я играл с ним много раз, и он научил меня, как быть победителем. До того я говорил: «Ну, поставлю-ка я этот шар к борту, на случай, если ошибусь»; но сделать такое в игре с Хендри — самая большая ошибка. Я пробовал поставить красный на борт, и оставить белый на другом борту, но через пару ударов он уже отбивал красный от борта, забивал его и зачищал стол. И он был единственным, кто играл эти дерзкие удары. Я думал — если он это делает и продолжает выигрывать, то очевидно, что это он всё делает правильно, а остальные — нет.
В 2002-м у нас произошла дурацкая ссора, и он три года со мной не разговаривал. Это причиняло мне боль, ведь он был моим героем, но это была целиком моя вина. Ну, моя и моего друга боксёра Принца Насима.
Я присутствовал на его тренировке, и он сказал мне: «Когда ты играешь, ты должен говорить — я лучший, я то, я это», а я думал — не, это не моё. А потом я подумал — а может, он и прав, а неправ я, и надо стать таким, как Наз. В результате я подверг сомнению спортивную честь Стивена в ситуации с шаром, который был объявлен миссом сто лет назад (безумие, он самый честный спортсмен в мире), и объявил на прессухе, что я отошлю его назад в Шотландию влачить там дальше своё жалкое существование. Господи, да я краснею до сих пор при одном воспоминании. Как только я это сказал, я подумал — что я делаю, я люблю Хендри, он мой герой! Эта стратегия работала у Наза, который умело представлял себя на ринге, но это было просто не моё. Когда я рассказал об этом Назу, он сказал: «О, нет, для чего такое вообще говорить?» Хотя Наз и втравил меня в этот блудняк, и не в первый раз, я всё равно его люблю — у него доброе сердце, и он и его семья любят меня. Несмотря на это, я его никогда больше не послушаю, не пойду с ним в мечеть, никогда не буду слушать его советов по поводу моих речей. С ним я могу пойти куда-нибудь пожрать, и всё. Сейчас он стал просто огромным, он выглядит, как пасхальное яйцо в сапогах.
Я играл с Хендри в полуфинале ЧМ 2002, и это была великолепная игра. 12:12, я вырвался вперёд 13:12 и был на красном с рестом. Меня била дрожь, я промазал, и он выиграл 5 фреймов подряд, побив меня 17:13. Я ушёл, думая, что он поднял свою игру, в то время, как я её зажал. Чем ближе он приближался к финишной прямой, тем агрессивнее становились его удары.
Это и делало Стивена уникальным. Взгляните даже на такого великого таланта, как Джадд Трамп: иногда, когда он приближается к победе, он начинает осторожничать, отказываясь от ударов, на которые обычно пошёл бы. Под давлением у него появляется тенденция откатывать биток за болкерную линию на случай промаха. Хендри был противоположностью осторожности, и это действительно устрашало. Он был поездом без тормозов, и на пике формы матчи с ним заканчивались ещё до их начала.
Разница между Хендри и Трампом, таким какой он сейчас, в том, что Хендри шёл на рисковые удары именно в нужные моменты. Хендри было 18, когда он выиграл свой первый турнир мирового класса, и 21, когда он стал чемпионом мира, и этот рекорд непревзойдён. Джадд хороший игрок, и он выиграл ЮК, но ему предстоит пройти длинный путь, пока он сможет хоть издалека взглянуть на рекорды Хендри. Селби — очень хороший матчевый игрок. Дин хорош, но у него есть психологические проблемы, не позволяющие ему выигрывать столько турниров, сколько мог бы. Я люблю Дина. На Мастерс в 2008-м у него брызнули слёзы, когда он играл со мной в финале. Мне было горько, я не мог смотреть на него в таком состоянии. У него просто фантастический талант, но главное — проявлять его в финальных частях турниров, и по этой части Хендри любому даст фору. Наравне с ним можно поставить лишь трёх спортсменов — Тайгер Вудс, Роджер Федерер и Фил Тейлор; когда поднимается давление, они включают следующую передачу.

Продолжение героического эпоса Ронни. У него героев не меньше, чем в Илиаде, прям Древняя Греция какая-то… Сокращу и сведу всех неснукерных богатырей в один пост, а потом отдельно напишу про Риардона и Хёрста.

Часть третья — Теннисные герои, Роджер Федерер и Серена Уильямс.

Роджер Федерер тоже мой герой, из-за лёгкости и грациозности игры. Посмотрите на его соперников — Джоковича, Надаля и Маррея, они все замечательные игроки, но полагаются большей частью на свой атлетизм, и в конце концов их тело просто откажет. У Федерера же настолько особенный стиль, что он избежал серьёзных травм. Он никогда не проводит много времени на корте, у него всегда 6:0, 6:1, 6:2, и всегда без видимых усилий. В любом спорте ты получаешь огромное преимущество, если ты умеешь быстро побеждать, не затрачивая много энергии. У него очень лёгкие ноги, он невероятно грациозен.

Даже когда его побеждают, это всегда классные матчи, когда оба игрока стараются из-за всех сил. Когда он проиграл Рафе в Уимблдоне в пяти сетах, это был один грандиознейших матчей всех времён.

Когда я смотрю спорт по ТВ, на самом деле я смотрю игроков, а не сам спорт. Я бы смотрел Федерера, Джоковича, Серену, не просто любой матч любых игроков.

Обожаю Серену Уильямс, она — королева! Для меня важно не столько талант или стиль, но умение поддерживать высокий стандарт в течение карьеры — вот что делает игрока действительно великим. У Серены было столько проблем с травмами и болезнями; персональная трагедия, когда её сестра погибла; потом критики, которые говорили, что сёстры Уильямс это временное явление, и им пофиг на игру (также говорили и обо мне), — и каждый раз она возвращалась, сражаясь, и доказывала, что они неправы.

Часть четвёртая — Герои-бегуны: Хэйл Гебрселасси, Тирунеш Дибаба, Кеннениса Бекеле и Мо Фара.

Что касается бегунов, моим любимым был Хэйл Гебрселасси. Что за история, что за человек! Как и многие великие эфиопы, он научился бегать по дороге в школу. Жил он в глуши, в 250км от Аддис-Абебы, и в сухой сезон ему приходилось бежать 10 км до школы и назад. Когда шли дожди, и реки выходили из берегов, путешествие растягивалось до 25 км. Он пробежал свой первый марафон в 15 лет. Теперь он стал примером для подражания — бизнесмен, владелец отелей, спортзалов и автосервисов, он мультимиллионер, а ведь родился и вырос в абсолютной нищете. Его пример вселяет надежды во многих молодых эфиопов. Сейчас он получает как минимум 250 000 фунтов за любой городской марафон, в котором принимает участие, но бег никогда не был для него работой — он просто любит бег. Каждое утро он надевает шорты и бежит на работу. Однажды он пробежал 60 километров, и сказал, что «ему очень понравилась эта маленькая пробежка», и заняло это у него всего 4 часа. А в нём росту 165 всего — обалдеть. Как и все мои герои, он годами доминировал в своём виде спорта, в его случае — десятилетиями.

Кеннениса Бекеле — ещё один выдающийся бегун на длинные дистанции, что делает победу над ним Мо Фары на олимпийских играх 2012 ещё большим достижением. Он тоже жил в крохотной деревушке около 80км от Аддис-Абебы, и все пацаны деревни мечтали вырваться из нищеты, став бегунами. Больше всего в Кенненисе мне нравится лёгкость, с которой он бежит. Если все бегут быстро — он тоже; если все бегут то быстро, то медленно — он тоже не против. Неважно было, как бежали другие, он всегда чувствовал, что происходит, где и в ком угроза, и когда надо поднажать. И когда он был в форме, никто не мог бежать с ним рядом к финишу. Он даже не напрягался оглядываться. Вот что отличало его от других. Однажды я смотрел ЧМ кросс-кантри, и у Бекеле развязался шнурок. Завязать его заняло полминуты, другие его обогнали, а он встал, спокойненько пробрался через толпу бегунов, и победил.

Достижение Мо Фары, когда он взял два золота на дистанциях 5000 и 10000м в Лондоне, невозможно переоценить. Он всего лишь пятый мужчина, которому удалось взять этот дабл. Если честно, я не думал, что у него вообще есть шанс, но проведённая им работа, бег в Кении на большой высоте, то, что он оставил дома семью, выложился весь — дало свои плоды. Мо рассказывал сумасшедшие истории о том, как oн ушёл со своего медового месяца, когда из-за тучи пепла отменили их полёт домой из Занзибара, и уехал в Кению готовиться к олимпийским играм, сказав молодой жене и детям ехать домой самим. Но именно так и становятся великими чемпионами.

В 2009-м я встретил Тирунеш Дибабу. Она одна из величайших бегуний на длинные дистанции, в Лондоне в 2012-м она защитила свой титул олимпийской чемпионки на дистанции 10 000м, она первая из женщин, кому это удалось — и это после того, как она была вне игры 16 месяцев из-за травмы.

Я встретил её в отеле в Бирмингеме, мы мило поболтали, и я показал ей свой беговой дневник, послушать, что она скажет. Она сказала, что не может поверить тому, сколько миль я бегаю в неделю. У меня было к ней столько вопросов — в каком темпе она тренируется, сколько кругов и сессий она делает, как она выводит из себя своих соперников; я записал всё на листик перед тем, как встретить её, я волновался, что буду нервничать в её присутствии и забуду обо всём, что хотел спросить.

Она милая девушка, и предложила мне поехать в Эфиопию и тренироваться с ней. Я очень хотел бы попробовать.

Часть пятая — Герой гольфа — Тайгер Вудс.

Тайгер Вудс неумолим. Он такой борец! Люди говорят, что он первый спортсмен-миллиардер. Он стал торговой маркой, символом, но, тем не менее, не перестаёт фокусироваться на том, чтобы показывать лучшие результаты. Он 5 лет не выигрывал Мастерс, но для меня он всё равно лучший. Вынос сора из избы его личной жизни совпал с потерей его формы. До того он выиграл ЮС Оупен на одной ноге — настолько он был хорош. Вокруг него была аура неуязвимости. Потом он какое-то время не занимался спортом, личная жизнь стала кошмаром, и другие игроки догнали его. Читая комментарии, я обнаружил, что у него множество недоброжелателей, и меня это удивляет. Даже когда он ломает клюшку и плюёт на пол, я всё равно его люблю — это отражает его страсть к победе. Не думаю, что люди понимают, что когда ты выступаешь, ты не всегда отдаёшь себе отчёт в своих действиях. Тайгер-гольфист отличается от Тайгера-человека, так со всеми великими спортсменами. Они просто излучают то, что они здесь боссы, и Тайгер точно такой же.

Часть шестая -Герой дартс — Фил Тейлор.

Фил Тейлор — величайший спортсмен всех видов спорта. 16 титулов ЧМ — кто хоть близко подошёл к такому? Он оказал мне честь, придя посмотреть финал ЧМ 2013 (а я, баран, сидел с ним тогда за одним столом, и не узнал даже. Думал, Хендри ко мне так радостно подбежал и фоткаться начал ,а Хендри ведь тоже говорил Филу о том, что для него это честь — прим. дур. пер.) Это классный чувак. Даже когда он проигрывает, с виду этого не скажешь. Хоть раз он не сделал требл? Он просто невероятен. Снукер и дартс похожи тем, что надо суммировать очки. Но на этом сходство кончается, я бы сказал, что снукер более сродни гольфу — в обоих видах спорта шар неподвижен перед ударом. Если шар идёт не туда, ты можешь винить только себя, в другое время как другие виды спорта с шаром или мячём более реактивны — ты реагируешь на то, что соперник или товарищ по команде делает с шаром, и ты двигаешься вместе с ним. А в гольфе и снукере всё сводится к тебе одному.

Часть седьмая — Герой/друг рокер — Энтони Дженн.

Энтони был с Pulp в молодости, а потом перешёл в TheHouse. Он мне как брат, лучший друг, золотое сердце, один из самых весёлых парней, что можно встретить, и за Британию он готов землю жрать. Я люблю его до слёз. Он такой же, как я — мы принимаем вещи близко к сердцу. Он северянин, люблю северян.

Впервые я повстречал его в 2008-м. Я выиграл ЧМ, но моя личная жизнь была в ужасном состоянии — я был в стадии развода с Джо. Я был необычайно крепок телом, но вместе с тем надругался над ним, как будто завтра никогда не наступит. Я увидел его в Шеффилде, в компании Дэмиэна Хёрста — я ничего о них не знал, но они показались мне хорошими ребятами. Шанса поговорить толком не было, мы просто обменялись номерами, и через пару недель встретились за трапезой в Айви (Ivy — очень престижный ресторан в Лондоне, абы кого не пускают — прим. пер.) Мы поели, они оба пили Перье, и Энтони рассказывал мне обо всех ужасах зависимостей, через которые он прошёл — через которые проходил теперь я. Быть может, он делал это специально, я не знаю — я был в разобранном состоянии. Если честно, он выглядел таким здоровым и собранным, что я ему не очень-то и верил.

Через несколько недель я был у мамы дома, в ужасном состоянии — не мог двигаться, меня лихорадило, я ссал кровью. Поначалу доктора решили, что это почки и положили меня в отделение, полное мужчин с сумками после колостомии на пузе. Тесты показали, что почки в порядке. Доктора не могли понять, что со мной, а я знал — это была расплата за пренебрежение к своему организму.

Когда я почувствовал себя лучше, то первым делом позвонил Энтони и спросил его, как он завязал. Мы начали ходить на собрания анонимных наркоманов, но я с трудом их выносил. Тогда Энтони сказал — не волнуйся, просто будем держаться вместе. Так мы и сошлись. Мы встречались за ланчем, за обедом, просто болтали, и у меня не было искушения, ведь он не пил и принимал наркотики. Он и Дэмиэн показали мне другой стиль жизни, и с тех пор я чист. Я буду оставаться чистым ради них, я не хочу потерять друзей, и не хочу быть рядом с ними, если я убитый — они стали моими мотиваторами. В каком бы я ни был состоянии, я могу излить своё сердце Энтони. Если мне плохо, я знаю, что всегда могу ему позвонить, и он скажет — приходи ко мне, у меня найдётся для тебя кровать.

Глава 12-я, часть восьмая. Герой-тренер — Рэй Риардон.

Рэй Риардон был замечательным тренером для меня. Его характер представлял собой забавную смесь — такой расслабленный, лёгкий с одной стороны и такой требовательный с другой. Он был такой: «Иди в клуб, вытаскивай кий, потренируйся немного, но если тебе не захочется, отставь его к стеночке, попей чайку, расслабься, и возвращайся к столу когда тебе станет лучше, дааааааа!» Рэй очень смешной. «Иди, поиграй в гольф, времени у тебя вагон и тележка, вернёшься позже».
Так он меня «мотивировал». Чудненько. Самый весёлый человек, каких я когда-либо встречал. Рэй — мой герой, король, я люблю его. Пожалуй, он должен бы стать моим снукерным героем — всё-таки он шестикратный чемпион мира — но он в большей степени герой-тренер и герой-просто человек для меня. Он для меня как отец, как дед. Я чувствовал, что этот человек любил меня, и это было очень важно для меня.
Я работал с ним в 2004-м, когда я стал чемпионом мира во второй раз. Рэй научил меня вещам, которые мог знать только математический гений. Я принял его философию, и какое-то время играл так, как играл бы Рэй Риардон. Матчи стали длинными и изматывающими. Я превратился в Марка Селби, в Мучителя. До Рэя, я шёл в раздевалку в перерыве после четырёх фреймов, смотрел на экране счёт других матчей, видел 1:0, 1:1, и думал — господи, они будут здесь всю ночь. Но когда я начал работать с Рэем, то когда я шёл на перерыв, другие игроки уже давно возвращались с него, и счёт был 4:2, 4:3. И я думал — что здесь происходит? Я мучал своих оппонентов, играть со мной стало кошмаром.
Это был новый способ игры, и я понимаю, почему он приносил результаты, и почему меня стали называть полноценным игроком, но чувствовал я себя при этом странно. Я не сметал противников с пути, я их переигрывал в тактике, побеждал мыслью. Рэй думал вперёд на невероятное количество ударов. Однажды он сказал мне: в ситуации с риспоттед блэк всё пойдёт вот так — он сыграет так, потом ты так, потом он вот так, а ты вот так… и далее, и далее, и далее. Однажды я решил опробовать его теорию в матче против Джона Пэррота, мы сыграли восемь-девять ударов, и всё было в точности так, как предсказал Рэй. Настолько умным был этот чувак. Он играл в снукер, как в шахматы. Рэй знал, какой удар он будет делать через 4 удара, тогда как я просто — бах! по красному, разбил шары, сделал ошибку, конец игры. Рэй научил меня, как играть в снукер как в шахматы.
Нравилось ли мне так играть? Ладно, я выиграл ЧМ, и очень многому научился в процессе. Но после полутора лет с Рэем я почувствовал, что надо снова начать играть агрессивно, и делать это по-своему. Я знал, что, в крайнем случае, всегда смогу прибегнуть к его стилю игры, и это придавало мне уверенности. Я мог играть агрессивно, как раньше, но если получаться будет неважно, то стану защищаться в его стиле.
Надо признать, что под конец Рэя стало слишком много. Я не мог уже выносить это: играй этот удар, теперь тот удар, а если я сыграю не так, то он начинал сердиться. Я чувствовал, что не могу его удовлетворить, и мне было тяжело. Каждый раз, когда я мазал, он делал: «Охххххххххх!» Он был суровым наставником. Я говорил ему о том, что с моими бёдрами что-то не так, с головой не всё в порадке, а он мне: «Не волнуйся об этом, забей этот шар сюда, а тот туда». А я говорил ему: «А я волнуюсь, потому что чувствую, что моя стойка неправильная, и когда я стою правильно, то забивать очень легко, но ты просишь меня сделать то, чего я не могу сделать сейчас, потому что провожу кий хреново».
Но до него это никак не могло дойти. Он просто сказал, что я непобедим. «Ты непобедим, Рон. Ты забиваешь лучше всех, и хорошо играешь в защите». Теоретически это могло быть правдой, но если башка у тебя привинчена не так, то это ничего не значит. Он любил говаривать: «Как только я сделаю тебя неуязвимым, ты станешь непобедимым». Он был в какой-то степени прав, но дело было в том, что я любил играть по-своему.
Друг, который сидел рядом с Рэем во время матча, сказал мне потом: «Если бы он мог спуститься к вам и сыграть за тебя удар, он бы так и сделал». И это давило на меня. В конце я начал играть просто ужасно против Марка Кинга в ЮК, и я стал идти на любые удары, думая, что это разозлит Рэя, я знал, что он просто взбесится. Я шёл на перерыв, думая сказать Рэю: «Рэй, завязываем, с меня хватит», и когда я пришёл, то спросил своего друга, где Рэй.
«Он ушёл домой. Он встал, пробрался сквозь толпу и ушёл домой», — ответил он.
Это был последний раз, когда мы работали вместе, и с тех пор мы ни разу об этом не говорили.
Я был в шоке, когда обнаружил, что Рэй ушёл. Но он знал, что случилось. Он знал, что вынес мне мозг, и просто ушёл. Мы всё ещё любим друг друга. Мы нечасто общаемся, но я знаю, что всегда могу приехать в его дом в Торки, и меня ждёт тёплый приём. Те 18 месяцев, что я провёл с ним, были лучшим временем, что я провёл с кем-либо.
Его шуточки, смешки, его манеры, были такими забавными. Он загонял людей под плинтус, но делал это по-хорошему. Я слушал его и думал — он просто уничтожил этого человека, но сделал это с улыбкой на лице, хотел бы я так уметь. И это, несомненно, талант. Прямо перед матчем, когда к нам подходили люди, он говорил: «Так, всё, магазин открыт, прекратить разговорчики. Увидимся позже, пока-пока!» Так он сказал бы любому. Он не шёл на компромиссы, а я был полной его противоположностью. Я думал, как такое можно сказать человеку, а он сразу такой: «Нет. Магазин открыт, делу время, поговорим позже, когда будет потехе час». Другими словами — пошли нахер отсюда, мы здесь для дела, пока — но всегда с улыбкой. И он был прав, говоря это.
Я видел Рэя, когда выиграл ЧМ 2012. Он сидел сразу сзади меня, я выигрывал 17:11, в одном фрейме от победы, когда я заметил его. Он взглянул на меня, и я подумал — оппа! он за мной наблюдает. Напряг! Но он был так счастлив, когда я выиграл.
Рэй терпеть не мог Скауза Джона (скауз или скаузер — слэнговое название жителей Ливерпуля или его окрестностей — прим. пер.), одного из моих лучших друзей. Я думаю, он просто не разобрался в нём. Каждый раз, когда Скауз приезжал в Шеффилд, я побеждал, потому что он меня забавлял. Рэй не понимал этого и сердился на него. Джон называл его не Рэй, а Радж, и это выводило его из себя.
Однажды мы были в Брайтоне, завтракали. Рэй — настоящий аристократ: копчёный лосось, яйца пашот, болтает со всеми девушками, которые от него без ума — он безупречен. Каждый день, когда мы завтракали на террасе с видом на море — это был высокий класс. Потом в один из дней, мы приехали туда, а там стоял кемпинговый фургон прямо перед нами — фургон Джона Скауза. Рэй сразу завёлся: «Что это? Что это такое? Куда подевался вид на море?» Я не мог сказать, что это фургон Скауза, Рэй сразу бы сказал: «Убери его. Что он здесь делает?» И вот он идёт к управляющей и говорит: «Вы можете узнать, чей это фургон и убрать его отсюда?» А она говорит: «Это фургон мистера О’Салливана». Джон в своём репертуаре.
Хоть и кончилось тем, что он ушёл от меня, мне нравится вспоминать о хороших временах с Рэем. Он джентльмен. Если брать критерием снукерный склад ума, то он лучший тренер из всех, с кем я работал. Были и другие хорошие тренеры. Фрэнк Адамсон, старик из Бристоля, был хорош. Ему около 80-ти, и он оказывал мне колоссальную поддержку много лет. Фрэнк смотрел на свет, на линии удара, и это настолько отличалось от моего видения. В конце, чтобы окончательно запудрить ему мозги, я сказал: смотри сюда, Фрэнк; встал на одну ногу и начал заколачивать шары левой рукой. Иногда приходится доказывать людям, что способ, который они мне показывают, не единственный.
В каком-то смысле я сам и был своим лучшим тренером. Я всегда учился у людей, наблюдая их игру. Я могу смотреть за игроком и понимать, почему шар катится так, или эдак, запомнить это и применить на практике. Так я наблюдал за Стивом Девисом, так я наблюдаю сейчас за всеми молодыми игроками.

Глава 12-я, часть девятая: Герой-художник — Дэмиэн Хёрст.

Дэмиэну Ронни посвятил аж 7 страниц, придётся кое-что выкинуть, а жалко. Когда я переводил первую треть книги, было много того, что мы знаем из первой его автобиографии, много просто «воды», и я это пропускал, или описывал вкратце. Чем дальше, тем стало интересней, и «выкидывать» абзацы и сокращать я уже практически перестал…

В этой рубрике кандидат один — мой друг Дэмиэн Хёрст. Снаружи люди видят супербогатого художника с тем ещё характерцем. Но тот, кем он кажется, вовсе не похож на того, кем он на самом деле является. Он наверное самый щедрый и добросердечный человек из всех, кого я знаю. Он был рядом со мной на последних трёх ЧМ, из которых два я выиграл. Когда всё пошло наперекосяк, я смеялся, потому что он был рядом.
Он один из тех, кого я хочу видеть рядом, когда играю. Он вложил в меня столько времени и сил, помогая мне пройти сквозь трудные времена, что я не хочу подвести его, когда играю.
Когда он в зрительском зале, я практически не проигрываю. Он и сам много играет, он может сделать серию за 40, и он любит снукер. Когда противник начинает меня изводить, он приходит ко мне в перерыве и говорит: «Во что он играет? Зачем он это делает? Не дай ему себя сбить. Но если ты и проиграешь — пох, мы поедем в Лондон и повеселимся, насрать на всё».
Дэмиэн оказал мне огромную услугу с гитаристом Роллинг Стоунс Ронни Вудом. Мы с Ронни знакомы очень давно, ещё когда он был со своей женой Джо, мы с Джимми приходили к нему домой, убивались наглушняк и показывали эпичный снукер ему и Киту Ричардсу. Мы с Джимми лупили сотню за сотней, так хорошо мы не играли, наверное, никогда; именно тогда Кит назвал меня Моцартом снукера. Я не разбираюсь в классической музыке, но я понял, что это комплимент.
Частенько я получал звонки от его семьи с просьбами протрезвить Ронни. Мик Джаггер приглашал его в турне, а он часто был не в том состоянии. Они обращались ко мне, ибо знали о моём прошлом, о том, что я всегда старался быть чистым, несмотря на срывы. Для Ронни это было так: «Ну, опять, звонок, Ронни отведёт меня в Прайори, там я покажу, что хочу завязать», но он притворялся, он не хотел завязывать и делал это только для того, чтобы семья оставила его в покое.
Но в тот раз Ронни был в худшем состоянии, чем обычно. Он сбежал с русской девушкой, и я был косвенно виноват в их знакомстве. В 2008-м после ЧМ, накануне премьеры фильма о Роллинг Стоунс я потянул Джимми и Ронни в бар, где мы познакомились с девушками. Это был год моих загулов. Ронни влюбился в эту русскую, и всё благодарил меня, и до сих пор благодарит. В этот день он должен был лететь на премьеру.
На следующий день начались звонки: «Где папа?», я отвечал, что последний раз видел его в отеле спящим, было 7 утра и с ним всё было в порядке. Но его сын, Джейми, сказал, что он так и не появился. Наконец он прилетел в Кению к семье, а когда он вернулся, я снова отвёз его в Прайори. Он не пытался стать чистым (от наркотиков — прим. пер.), не потому, что не хотел, он просто не знал, как.
Когда он вышел, то сразу же зарылся в нору с этой русской в Ирландии, и семья его была безутешна. Когда Джейми снова позвонил, поначалу я не знал, что делать, но потом придумал. Я сказал ему, что знаю к кому обратиться, что к этому человеку Ронни должен прислушаться. Ронни уважал меня как человека и игрока, но мы вместе употребили столько бухла и наркоты, что вряд ли он воспринимал меня всерьёз в аспекте реабилитации. А Дэмиэн — безумно популярный художник, и Ронни, сам будучи очень хорошим артистом (в англ. яз. артист и художник пишется одинаково — artist — прим. пер.), будет равняться на него, и я подумал, что возможно, он завяжет ради Дэмиэна.
Я был мало знаком с Дэмиэном тогда, но позвонил ему и попросил об услуге. Он сказал: «Да, в чём дело?». Я сказал: «Ронни Вуду плохо. Его семья страшно переживает, ему нужно вылезти из этого дерьма, можешь помочь? Я не знаю, что делать — он не слушает меня, он не слушает даже Мика Джаггера». Зависимость — такая мощная штука, что даже Мик не знал, что с ним делать, но я инстинктивно чувствовал, что у Дэмиэна получится помочь. Так и вышло.
Дэмиэн сказал предоставить это ему, они с Энтони заказали частный самолёт, и он позвонил Ронни. «Ты где?». «Я в Ирландии». «Жди, сейчас будем». И они полетели в Ирландию. Энтони был чист уже больше десяти лет, он точно знал, что надо делать, он сказал — мы не просто запрём его в Прайори, мы займёмся им по-настоящему. В то время они с Дэмиэном даже не были знакомы с Ронни.
Он не мог выйти из своего дома в Ирландии, вокруг стояли папарацци, в ожидании, пока он выйдет со своей русской девушкой. Но им удалось вывести его через запасной выход, накрытого простынёй, сначала в машину, а из неё в самолёт. Если бы на их месте был я, я бы просто сказал: «Короче, Рон, иди к машине, ты и так уже просрал свою жизнь, всем пох», но они сделали всё правильно. Энтони сказал: «Мы посылаем его в Англию, в закрытое место, ни телефонов, ни того, ни этого, хернёй не заниматься — месяц интенсивной терапии». Ронни был в своём репертуаре: «Перед тем, как туда пойти, надо выпить». Они остановились, дали ему выпить пинту, и завезли его на место.
Когда Ронни вышел, он на недельку переехал к Энтони, и тот за ним приглядывал. Потом Дэмиэн снял для него дом, и в тот день, когда он заехал, снаружи стоял грузовик, полный мольбертов, кисточек, красок, трафаретов — всё за счёт Дэмиэна. Они стали друзьями, и Ронни очистился, и это прекрасно. Естественно, Ронни гордится этим, но я знаю, что Дэмиэн и Энтони сыграли в этом огромную роль.
Дэмиэн и Айриш Крис — мои игровые секунданты в последнее время. Я познакомился с Крисом на собраниях АА, он ещё один мотиватор для меня оставаться чистым, он один из моих лучших друзей, и я хочу, чтобы он был в моей жизни. С ними я могу быть самим собой. Им я рассказываю о том, как дерьмово я на самом деле играю, а они смотрят на меня, как на сумасшедшего. Это настоящая дружба!
Дэмиэн считает, что я аутист. Он говорит: «Твой стиль игры в снукер — это как форма аутизма». Я думаю, это комплимент! Он имеет в виду, что тому, как я играю, невозможно научить, и я думаю, в его словах есть смысл.
Пока я не встретил Дэмиэна, я понятия не имел о его маринованных акулах, лошадях, бабочках, и т.д. Я не знал, что он самый успешный художник Британии. Но потом я узнал больше и об искусстве и о его таланте. В 2008-м он решил устроить выставку под названием «Прекрасное в моей голове навсегда», это было скорее шоу, такого не делал до него никто, и уж точно никто не зарабатывал столько денег.
Он позвонил мне перед шоу и сказал, что его не будет на выставке, и когда я спросил почему, ответил:
— Ну, обычно во время аукционов я иду в Гроучо Клаб и гоняю там шары (сомнительный такой клуб возле вокзала Кинг Кросс — прим. пер.) Я не люблю там находиться, у меня есть кому звонить и докладывать о том, что там творится. И я обожаю играть в снукер.
— Так! — сказал я,- Я возьму шары и кии, увидимся там.
Мы были там к шести, начали играть, а в 7 начинался аукцион. Никто не знал, чего ожидать, банковский кризис был в самом разгаре, и не было уверенности в том, что кто-то готов потратить деньги. После первого лота Сильвия спросила:
— Ты хочешь узнать, за сколько это ушло?
— Конечно, — ответил Дэмиэн.
Сильвия созванивалась, узнавала.
— Пять миллионов. А должно было уйти за три.
— Пять миллионов за первый лот?! — спросил я. Я не мог в это поверить. Моя голова кружилась — 8 миллионов, потом 9, 13, 14, 850 штук за пепельницу. Аукцион продолжался, и я подумал — надо забить пару шаров, отвлечь его мысли. И я начал забивать, строить серии, развлекать его, мы хорошо провели вечер.
— Зачем платить столько за пепельницу, не понимаю? — спросил я.
Он начал смеяться. Я ничего не понимал. Через полтора часа он стал богаче на 111 миллионов. Мою крышу унесло. Если честно, его тоже. Мы вернулись в отель: я, Ронни, ещё пару приятелей сидели в его комнате, но он исчез. Энтони прислал мне текст: «Мы сняли другую комнату, ему надо было просто прилечь».
Больше всего меня поражает в Дэмиэне его талант повара, на кухне он просто гений. Когда я кантуюсь у него пару дней, я запихиваю в себя как можно больше, потому что не знаю, когда будет следующий раз. Если спросите меня, то я скажу, что он лучший повар, чем художник.
Дэмиэн нарисовал картину, где изображен процесс построения моего самого быстрого максимума в 1997-м. Я не могу держать её дома, у меня нет достаточно большой стены. Она размером со снукерный стол — 12 на 6 футов. Не знаю, сколько она стоит, но, должно быть, целое состояние. Он всё время спрашивал у меня, есть ли у меня стена размером 12 на 6, а я думал, зачем ему это?
Я слышал, что он рисовал картины для людей, но не хотел, чтобы он делал что-либо для меня, мне просто нравилось с ним дружить. Я всегда был такой — я не умею принимать подарки. Не хочу быть попрошайкой. Нафиг не надо. Так что, когда он спрашивал меня насчёт стены, я просто его игнорировал. Однажды мне позвонили и сказали, что Дэмиэн хочет, чтобы я пришёл к нему в студию, и подумал — о, нет, он что-то для меня сделал, но я понятия не имел, что.
Я шёл к нему через студию, когда он спросил:
— Что ты думаешь об этом?, — и я посмотрел на картину, и выдохнул:
— Вау! Это мой максимум! Я вижу, что ты сделал. Я вижу, где стоят шары.
Эта вещь была прекрасна. Он сказал:
— Если тут что-то не так, скажи мне, я переделаю.
— Нет, она совершенна

Глава 13-я «Мутные делишки».

Вращаясь в спортивных кругах, можно услышать всевозможные слухи. Я думаю, что ни один вид спорта не обходится без хотя бы элементов коррупции. В снукере должны быть игроки, которые думают, что на одном матче можно заработать больше, чем за всю карьеру, если вовремя поддаться. Все мы делаем математические расчёты своих карьер. И всегда будут игроки, которые скажут: я могу выложиться полностью, но за следующие пять лет всё равно не заработаю больше 50-100 тысяч; или я сдам этот матч/фрейм и заработаю сто штук сразу, и если мне повезёт не спалиться, буду продолжать играть дальше, как будто ничего и не произошло.
Примерно таким я представляю образ мыслей некоторых игроков. Они любят деньги, азарт, определённый уровень жизни. Если им покажется, что они смогут сделать такое безнаказанно, они это сделают. Я знаю семерых — восьмерых, которые так и сделали. 80-90% из них — игроки нижнего эшелона, но есть и парочка топов.
Когда я прочитал историю в «News of the World» о том, что Джон Хиггинс согласился слить фреймы за деньги, я был в шоке. Судя по всему, это была операция с целью выявления мошенничества, ловля на живца, она проходила под прикрытием в отеле в Киеве, и в газете утверждалось, что он согласился слить 4 фрейма в 4-х разных матчах за 300 000 евро. В тот же день Джон дал показания о том, что согласился на это только потому, что обосрался от страха и хотел выйти из этой комнаты живым. Он думал, что разговаривает с русской мафией, и не хотел закончить «спящим с киевскими рыбами». В конце концов он получил шестимесячный бан за то, что создал впечатление нарушения правил и не доложил о том, что его пытались подкупить; также его оштрафовали на 75 000 фунтов, но все обвинения в коррупции были с него сняты.
«Если я в чём и виновен, то только в наивности и излишнем доверии к тем, кто, как я думал, работают в интересах снукера и меня самого», — сказал он, когда его забанили.
В какой-то степени он легко отделался. Его могли отлучить от игры на более долгий срок, а то и на всю жизнь. Выглядело так, что подстроил всё его менеджер, Пат Муни, но всё-таки Джон был в том номере, и это его сняла камера, когда он говорил: «О да, третий фрейм я проиграю, да, да», и это никак не может смотреться хорошо, невзирая на его отмазки.
По справедливости, я не верю, что Джон когда-либо мог слить большой турнир.
Когда новости насчёт Джона вышли в свет, я был не только шокирован, я очень расстроился. Мы с Джоном всегда были близки — как друзья и как соперники — и для меня он герой. Только Хендри из всех мог играть так, как он, и иметь ещё большую страсть к победе. В поколении пост-Хендри, зачастую именно я и Джон сражались за большие титулы. Наши семьи тоже всегда дружили. Я помню, как щедр он был на слова, когда я выиграл свой первый ЧМ, и первое, что он сделал, это передал поздравления моему отцу. Так что я рад, что ему удалось преодолеть подставу «News of the World». Я уверен, что это стало ему хорошим уроком.
В октябре 2012-го Стивен Ли был отстранён Ассоциацией Снукера от участия в профессиональных матчах после обвинений в необычных ставках на его матчи. Уже не впервой против Стивена выдвигали обвинения. В феврале 2013-го WPBSA сняла с него обвинения, связанные с матчами 2008-2009гг. Все обвинения были связаны со ставками и заключениями договоров с целью повлиять на исход матча.
Очень жаль, что он доигрался до своего отстранения, ведь он только вернулся в форму, взошёл на восьмую строчку рейтинга, его призовые за год составили 200-300 тысяч, всё у него было в ажуре. Он был в лучшей своей форме за много лет. Через своего адвоката, Тони Майлза, Стивен опроверг все обвинения против себя. «Он не признаёт своей вины ни в каких нарушениях правил и положений, и безмерно удручён тем, что было принято решение возбудить против него тяжбу».
В то время, как я искренне надеюсь, что Стивена признают невиновным, если он всё-таки окажется виновным, то, безусловно, станет не первым игроком, не удержавшимся от искушения. Я не представляю, о чём они думали, но слив матчей добром никогда не окончится.
О том, что такое происходит, всегда ползли слухи. Помню, как в 1989-м арестовали южноафриканского игрока Сильвино Франциско, после его поражения Терри Гриффитсу со счётом 5:1. Именно на этот результат было поставлено больше всего денег, но его отпустили, так и не предъявив обвинений (хотя позже его посадили на три года за контрабанду конопли). Но все эти ставочные делишки были просто слухами вплоть до подставы Хиггинса. Потом, когда к власти пришёл Барри Хирн, он сказал: мы не будем смотреть на это сквозь пальцы, мы будем бдительно следить за игрой. Он даже назначил специального суперинтенданта в команду расследований, чтобы тот следил за скандалами со ставками. Это стало лучшим сдерживающим фактором — он сказал, что если у кого-то возникнет искушение нарушить закон, то он будет пойман.
Однажды мне предложили деньги за слив матчей, но я сказал — ни за что. Кое-кто позвонил мне и сказал, что хочет прогуляться со мной по лесу. Я знал этого типа, он был из тех, с кем шутки плохи. Я подумал — да ну нах, что же я такого натворил? Когда такие люди предлагают тебе такую прогулку, сразу возникает мысль — а вернусь ли я живым?
Забавно, что это оказался именно чёртов Эппинг Форест — тот самый лес, в котором я бегаю, чтобы привести в порядок свои мысли.
Я встретился с этим парнем, потому что я не знал, в чём дело. Я очень нервничал. Он пришёл один:
— Здорово, Ронни, как поживаешь?, — сказал он.
— Всё ништяк, — ответил я, хотя никаким ништяком и не пахло, как я думал.
— Мы просто немного пройдёмся, — сказал он. Боже, подумал я, ладно, давай просто пройдёмся. Таких людей лучше не узнавать с другой стороны. Они достаточно милы в общении, но лучше их не злить. Я стараюсь не иметь с ними ничего общего, чтобы не давать им повода для раздражения.
— Ты играешь в Премьер-Лиге, — сказал он.
— Да.
— А у нас есть люди, готовые ставить большие деньги.
Великолепно, подумал я. Как раз то, что мне нужно.
— Если ты сдашь такие-то фреймы, то мы заработаем немного денег, и дадим тебе столько-то.
То, что они мне предлагали — 20 штук — я мог заработать за пару дней. Не то, чтобы сумма повлияла бы на ход разговора, я вообще не хотел даже находиться там, не говоря уже о том, чтобы обсуждать слив матча. Так что я просто сказал ему прямо о том, что я не смогу этого сделать. Они отнеслись к этому абсолютно спокойно.
— Нет проблем, Рон, всё по чесноку, мы уважаем твои желания.
Всё это заняло минут пятнадцать. Он был безупречно вежлив. Я думаю, он с уважением отнёсся к моей прямоте. Это произошло около десяти лет тому назад. Это был единственный раз, когда мне сделали подобное предложение, и уходя, я думал — чёрт побери, это было что-то.
Если кто и мог не спалиться, то это я. Я мог бы сыграть левой, или даже одной рукой, или накрыть голову полотенцем, и притвориться, что снова сошёл с ума. Но это не то, что я смог бы или захотел бы сделать. Я не смог бы продолжать спокойно жить, мне бы казалось, что я кого-то ограбил.
Я думаю, что истоки моей честности кроются в моём детстве, когда я был отъявленным врунишкой. Я попадал в неприятности в школе, врал насчёт того, что я не крал у папы деньги — я брал себе по пятёрке из этих пакетов, что доставляли через дверь — и дошло до того, что папа просто вышиб из меня всю тягу к вранью тапком. В конце концов, я просто разучился врать, и таким я и остался. Иногда я хотел бы уметь врать. Все остальные говорят одно, имея в виду совсем другое. Мой отец достаточно честный, но в то время, как я рассказываю абсолютно всё, он бы мне сказал — нет, вот этого и того рассказывать не надо. Мне кажется, я паталогический правдоруб. Мне трудно вести себя по-другому, иначе я чувствую, что как бы блюю словами. Следующие две главы… Даже не знаю, что с ними делать. В них Ронни только и делает, что бегает. Чувак настолько помешался на беге, что он стал для него важнее снукера. Мало того, он решил, что всем будет интересно про это читать! Ну что ж, спорить с ним не будем, пускай бегает дальше на здоровье и слагает об этом героические баллады, но я вот что сделаю: объединю их в один пост, вычленив отрывки, заслуживающие внимания, тем более, что последние три главы такие интересные, что придётся их переводить полностью

Глава 14-я «Снова на коне». Вообще-то, если перевести дословно «Back on track», то получится — назад на беговую дорожку, но это также является идиомой, означающей что-то вроде «снова на коне».

Начинается глава тем, как Ронни Быстрая Нога спасся бегством от трёх злобных стаффордширских терьеров, сломав при этом ту самую Быструю Ногу, а точнее — косточку в её ступне. Естественно, он сразу же стал ленивым и жирным, прибавил 12 кило, вырос из всей своей одежды, и — просто поразительно, зная Ронни — «почувствовал себя дерьмово».
Когда он, отбросив постылые костыли, снова напялил кроссовки и вышел на гаревую дорожку, до ЧМ 2013 оставалось всего 6 недель. Ронни начал тренироваться с Трейси Александроу, тренером по бегу, с которой он знаком с 15-ти лет. Она тренировала его время от времени в течение всей его жизни, и Ронни «преклоняется перед ней, ибо она из тех людей, что отвечают за базар». Ей уже полтинник, но когда они с Ронни тренируются (в их тренировках бег перемежается силовыми упражнениями), то по дороге к дому она всё ещё бежит, а Ронни плетётся за ней с языком на плече, причитая, что всё — ещё шаг, и он рухнет и склеит ласты.
— Она всегда говорит мне правду в глаза, и это как раз то, что мне нужно, мне это нравится. В моём мире не так уж много людей, кто говорит мне правду в глаза. Мама, отец, мой друг Ирландец Крис, Кимо, Дэмиэн, Энтони, Трейси, мой шотландский друг Чип, чей сын имеет невероятный талант к снукеру (метр двадцать с кепкой, ему 12, а он уже чемпион Шотландии в категории до 14-ти) — все они разговаривают со мной прямо, открыто. Но со временем я понял, что многие из моего окружения преследуют скрытые цели. Хотя большинству из них на меня не наплевать, и я им нравлюсь, они говорят мне разные вещи потому, что это им выгодно.
Это не все люди, а лишь некоторые, из снукерного мира. В общем, им плевать, в депрессии ли я, плохо ли мне — им надо, чтобы я играл, забивал шары, и создавал им имидж. Неприятно узнавать такое о людях. Я всегда был немного наивным, но, приближаясь к сорока годам, я начинаю воспринимать мир таким, каков он есть на самом деле.
Даже люди, которые топят за меня, как мой менеджер Джанго — если отношения профессиональные, в них обязан присутствовать элемент корысти. У Джанго было суровое детство, он считает каждую копейку. Джанго много сделал для меня, и он всегда будет моим приятелем, но в том, что касается работы, наши мнения расходятся. Хотел бы я быть таким же беспощадным, как он. Я люблю его, и он самый лучший повар в мире. Я в вечном долгу перед ним за то, что он научил меня сносно готовить китайские блюда!
Джанго думает, что я добряк, слишком мягок. Он называет меня АТМ — банкоматом.
— Вокруг тебя полно людей, вытягивающих из тебя подачки.
— Но мне всё равно, Джанго.
— Ты должен это прекратить.
— Но что я могу сделать, если мир полон стервятников? — говорю я ему.
В то время как Джанго всегда печётся о моих интересах, многие не заинтересованы ни в чём, кроме денег. Когда я оставлю снукер, то как я и говорил, я хочу работать в мидиа — радио, ТВ, комментировать, брать интервью. Но я не хочу, чтобы меня контролировала какая-то корпорация, не буду плясать под их дудку. Что я хочу — и в чём я нуждаюсь — это что-то, что бы вытягивало меня из постели по утрам; мне нужно занятие.
Наименее похожих на стервятников людей я повстречал в беговых кругах, и там я познакомился со многими.
Дальше Ронни повествует о том, как познакомился с шустрым парнем по имени Терри, который каждый день поставлял ему новых беговых партнёров. Партнёры с каждым днём становились всё быстрее и быстрее, Ронни, чтобы угнаться за ними, постепенно улучшал результаты. В конце концов он познакомился с парнем по имени Крис Дэйвис, который бежал 10 км за 28 минут. С ним он начал бегать на длинные дистанции, иногда пробегая по 15 км перед матчем.
— Под конец я выбивался из сил, моя жопа была вся в мыле, а он бежал рядом и вёл со мной светскую беседу. Он был в другой лиге. Крис бегал в Играх Содружества, и был почтальоном. Вся его семья бегает — его шурин бежит марафон за 2.20; его девушка бежит 10 км за 35 минут; его другой шурин, Дэниэл Уэбб, бежит марафон за 2.15 и принимал участие в ЧМ; и его сестра бежит 10 км за 34 минуты. Представляете себе эту безумную семейку? Очень милые люди.
Потренировавшись с ними, Ронни победил в нескольких забегах графства Эссекс. В качестве приза в одном он получил пирог с беконом, в другом — ваучеры в какий-то магазин аж на 100 фунтов. Про него написали в Брентвуд Газетт (Брентвуд — маленький городишко в Эссексе миль 10 к востоку от Лондона — прим. пер.) Он был так счастлив! Эти призы для него затмили все его снукерные трофеи, он жил только бегом, ставил его выше снукера, и мог говорить о беге дни напролёт. Хотя и понимал, что никогда не достигнет уровня Мо Фары, и денег бегом точно не заработает. Чудак человек, что тут скажешь…
Потом Ронни с этой семейкой Адамсов поехали во Францию, на «беговой холидэй». Дома им уже мало места было, всё избегали, а во Франции как раз собрались тысячи таких же оголтелых бегунов — чо бы и не поехать? В результате, Крис выиграл забег на 10 км у многих тысяч людей, Аманд, его девушка, выиграла забег на 5 км, обойдя 3000 женщин, а остальные, включая Ронни, установили личные рекорды. Ронни улучшил свой в забеге на 10 км с 35.50 до 34.50, на целую минуту!
— Жизнь удалась. В семье моей был полный бардак, но я был так счастлив тогда во Франции со своими беговыми друзьями! Мы ели пиццу, смотрели Евро 2008 по ТВ, и я думал — меня окружают прекрасные люди; я только что побил свой личный рекорд, я беговой задрот; я выиграл ЧМ по снукеру, я живу в отеле за 18 фунтов в день; никто не принимает наркотики; когда я ем, не надо волноваться, потому что я сжигаю весь жир; я получил рецепт счастливой жизни.
На следующий день мы проснулись, и они сразу предложили пойти на пляж. Звучало заманчиво, но с ними я знал, что без бега не обойдётся. Мы дошли до пляжа, и Крис сказал: «Я немного пробегусь с Амандой, кто с нами?» И мы все побежали. Мы пробежали 5 миль в классном темпе вдоль моря, в одних шортах, без маек, без кроссовок, и мы просто летели! Мы бежали милю за минут шесть, но я абсолютно не чувствовал усталости. Мне казалось, я могу бежать вечно. Я тяжело работал, чтобы войти в такую форму, но игра стоила свеч — моя жизнь никогда не была так прекрасна. И никогда до того я не ощущал такого счастья

Глава 15-я «Полезные беговые подсказки от Ронни».

— разбивайте дистанцию на сегменты
— прислушивайтесь к своему телу
— бегите выпрямившись
— бегите на подушечках стопы

Глава 16-я «Моменты безумия»

В моей жизни есть особые моменты — моменты безумия. Незапланированные, и до сих пор необъяснённые. Я, наверное, не менее знаменит этими моментами, чем своим снукером. Но эти моменты приходят ко мне не просто так. Да, тому, что я ушёл посреди матча с Хендри, была причина; и тому, что я накрыл голову полотенцем в матче с Марком Кингом, тоже была причина. Была причина даже тому, что я сделал самую худшую в мире лысину на своей голове посреди матча. Время колоться.

Часть первая, уход с матча со Стивеном Хендри.

Это могло случиться в любом из предыдущей полудюжины матчей. Был 2006-й год, я играл в Премьер-Лиге, в полуфинале против Стива Дэвиса и в финале против Джимми. Для нас с Джо настали тяжкие времена, и голову свою я упрятал глубоко в задницу. Я не хотел быть на турнирах. С моими мозгами было не всё в порядке. Со мной было не всё в порядке.
Я играл с Дэвисом, вёл 3:1, промазал шар и направился к нему. Я хотел пожать ему руку и просто уйти. По дороге я сказал себе: «Что ты делаешь? Ты не можешь этого делать!» Я вёл 3:1! Так что я вовремя остановился и сел в своё кресло. Но в голове всё время крутилось: пожми ему руку и уходи отсюда, хватит с тебя.
Я собрался, выиграл этот матч и вышел в финал против Джимми. Я вёл 4:0, забивал практически всё, и вдруг — бум! я промазал, он зачистил стол — 4:1. В следующем фрейме случилось то же самое, и я пошёл жать ему руку.
Я подумал — Боже, два раза подряд! Я не сделал этого, но сама мысль о том, что я хотел это сделать, была достаточной причиной для беспокойства. Я был настолько измотан домашними проблемами, что просто не мог находиться там. Я чувствовал себя самым одиноким человеком в мире. Я вообще не знал, чего хочу — я не хотел быть на турнирах, но и дома тоже, настолько гробовая там была атмосфера. Наверное, мне просто не хватало счастливой семейной жизни.
Лили было всего лишь пару месяцев, она была самым милым ребёнком на свете, но даже её появление не смогло спасти наших отношений. До её рождения мы порой ссорились, как и все пары, но с её появлением всё обострилось. Если бы её не было, я бы просто ушёл. Но меня захлёстывало чувство вины, я старался стать хорошим отцом, чтобы не вышло так, как с моей первой дочерью, Тейлор.
И вот, шагая пожать Джимми руку, я снова подумал: «Какого хера ты делаешь? Ты ведёшь 4:3, ты выиграешь этот турнир, что ты творишь, придурок?» Я всё-таки выиграл этот турнир, но чувство, что это не конец истории, осталось. И оно не подвело.
Тучи сгущались. Я чуть было не ушёл дважды, и следующий турнир был ЮК. Я выиграл два раунда перед тем, как сыграть с Хендри. Я хотел уйти с обоих этих матчей, но сдержался. С Хендри я играл просто ужасно, шары не шли в лузы, потом я сыграл плохой удар, разбил красные, я проигрывал 4:1 в четвертьфинале, он играл хорошо, и я подумал — да ну его всё, я ухожу. Свалю отсюда и загуляю.
Было 4 часа дня, и я думал — ага, со мной парочка друзей-жокеев, они любят побухать. Сегодня я нажрусь, убьюсь наглушняк. Забавно то, что для всех я выглядел прекрасно — свежим и здоровым, как бык. Все говорили мне, что я выгляжу хорошо, а я был в разобранном состоянии. Даже бег не всегда мог вывести меня из депрессии.
Я пожал руку рефери, потом Хендри, сказал: «Удачи, Стив», и ушёл. Потом я видел его реакцию на ЮТюбе, и он не знал, куда себя деть — уходить, или остаться. Он спросил Яна Верхааса: «Ну и что мы теперь будем делать?» А Ян ответил: «Я думаю, игра окончена, он ведь сдался»
Некоторые зрители закричали: «Хорош, Ронни! Ты не можешь так делать!», — а я думал, знаете что — я могу делать всё, что хочу. Естественно, все сразу заговорили о моей нестабильной психике и проблемах с головой.
Никто не мог поверить в то, что я сделал, и меньше всех Стивен. Он отнёсся к ситуации очень милосердно, видимо, понимая, что в моей башке была полная жопа. «У меня и мысли не было, что что-то не так», — сказал он после моего ухода. «До матча он был в хорошей форме, и мы болтали за кулисами. Уверен, что у него есть свои причины, и я не стану eго критиковать. Он просто сказал, что с него хватит и пожелал мне удачи в турнире. Только он сам знает, что он чувствовал в этот момент. Я не могу винить в этом кого-то другого, но такого я ещё не видел. Это очень эксцентрично».
Я принёс свои извинения в письменном виде. «Хотел бы я играть лучше сегодня, но у меня был ужасный день. Все, кто знает меня, знают, какой я перфекционист в отношении игры, и сегодня я просто так разозлился сам на себя, что ушёл с игры, которую сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что должен был доиграть. Я прошу прощения за то, что не остался, чтобы отточить его игру перед полуфиналом. Я также прошу прощения у болельщиков, которые пришли посмотреть на меня — я не хотел их разочаровывать, и я действительно раскаиваюсь в содеянном. В настоящий момент я чувствую разочарование в себе, мне больно, но я боец, и я вернусь. Я встану на ноги крепче, чем когда-либо, и скоро снова смогу сражаться».
Но для большинства этого было недостаточно. Большинство экспертов сошлись во мнении, что я опозорил снукер.
Я думаю, что мой уход с игры был неотвратим. Во мне сидел какой-то демон, который не успокоился бы, пока этого не произошло. Я бы всё равно вошёл в «режим полёта», это был лишь вопрос времени. Мне приходило в голову дойти до финала и просто не выйти на него. Я думал, что лучшего способа вывести из себя начальство не существует. Часть меня хотела войны с Уорлдснукером. Я не говорю, что это образ мыслей, присущий логичному человеку. Но были люди, которые подначивали меня это сделать. Мои приятели-близнецы из Ливерпуля, Бобби и Лес, толкали меня на это — хорошие ребята, люблю их, но они жуткие подстрекатели. Они постоянно говорили мне, что начальство делает то, и это, и в их словах был смысл; есть люди в иерархии Уорлдснукера, которые даром занимают своё рабочее место, и просто усложняют твою жизнь, но ведь это моя рабочая среда, и надо как-то с ними уживаться.
Для меня важно быть в шоколаде с начальством, но ребята из Ливерпуля не хотели быть в шоколаде, и не хотели, чтобы в нём был я. Я вёл себя, как идиот, слушая их, позволяя им себя развести. В течение какого-то времени между мной и снукерным начальством было что-то наподобие войны, потому что я думал, что моих друзей обидели. Это было так тупо.
Когда я ушёл с матча, резонанс был большим, чем я ожидал. Я не мог понять, почему они так это раздули. Я плохо себя чувствовал, был в депрессии, ушёл, Стивен прошёл в полуфинал без борьбы — чем плохо? А потом меня оштрафовали на 25 000, и я подумал — какого хера! Что тут произошло? Они жёстко меня придавили, и я подумал — больше так делать нельзя. Когда меня оштрафовали, я весь кипел. Это заставило меня ещё острее почувствовать своё одиночество.
В тот вечер я нажрался. Я позвонил приятелю, одному из жокеев, и сказал: «Дайно, мы гуляем, старина!» Он пришёл ко мне, думая, что матч уже закончился. Близнецы-скаузеры, Боб и Лес, уже были у меня. Когда я пришёл домой, я рассказал Джо, что случилось. Она поддержала меня, она всегда меня поддерживала в те моменты, когда мне было плохо. Она сказала: «Не переживай, это самый лучший поступок в твоей жизни. Это твоя правда.» Я удивился: «Моя правда? Ничего хорошего тут нет. Меня только что оштрафовали на двадцать пять штук. Это не есть хорошо».
Я думал, штраф был слишком жесток, но они были правы, штрафуя меня. В конце концов, я стал обузой, если я мог вот так просто взять и уйти с середины любого матча. И если болельщики увидят, что я могу такое делать, то смогут и они — или вообще просто не придут на матч.
Я зашёл к Родни Уокеру, тогдашнему председателю Уорлдснукера, и рассказал ему о своей депрессии и семейных проблемах, но предупредил, что не хочу вдаваться в подробности. Я сказал: «У меня настали тяжёлые времена, мне трудно, меня понесло. Ты знаешь, какой я сейчас взвинченный, и если мне уж что-то взбредёт в голову, то я обязательно это сделаю, но в этот раз причина была в моей домашней ситуации». Это было правдой, но не полной правдой. Я не сказал ему о том, что был разозлён поведением Уорлдснукера.
Он сказал: «Хорошо. Нет проблем, рад, что ты мне рассказал». Но меня всё равно оштрафовали.
Скорее всего, они также опасались, что мой уход положит начало тренду, и другие игроки тоже начнут уходить с матчей, но я не думаю, что тут было чего бояться. Другие игроки не настолько сумасшедшие, чтобы такое сделать.
Болельщики тоже разозлились на меня. Некоторые начинали улюлюкать, когда я выходил на матчи в Престоне, и Мастерс в Уэмбли — два следующих турнира. Джон Пэррот начал меня парафинить, говоря, что если я неуравновешен, то должен справляться со своими проблемами дома, а потом уже вернуться в снукер, когда буду готов к этому. Я думаю, что это неправильно — это как бить лежачего, вместо того, чтобы посочувствовать проблемам человека. Хендри молодец. Он сказал, что у меня должно было быть действительно много проблем, чтобы сделать то, что я сделал. Но остальные сказали, что нет мне прощения — если ты профи, то выходи и играй.

Глава 16 «Моменты безумия», продолжение части про уход с матча против Хендри.

На Мастерс я ощущал страшное давление. Я только что ушёл с матча, все гадали, каков я буду: буду ли играть хорошо — или останусь ли я вообще так надолго, чтобы узнать, играю ли я хорошо. Это был тот турнир, в котором я победил Дина в финале, и он начал плакать. Причина, по которой я выиграл этот турнир, крылась в том, что в одно из воскресений я сидел дома и смотрел телик, на экране был Дин, и он был в великолепной форме, и Джон Вирго сказал: «А вот и новая гвардия, это тот самый парень, который отберёт пальму первенства у Ронни О’Салливана».
Я подумал — ах ты наглая морда! Я люблю Джона, но тогда подумал — знаешь что, ты пишешь мой некролог немного преждевременно, Вирго. Это дало мне причину поехать на этот турнир и победить. Идеальная мотивация. Джону я об этом ничего не сказал, но каждый раз, когда я был за тренировочным столом, я вспоминал об этих его словах, и думал о том, как заткнуть моих критиков.
По иронии судьбы, в финале мне встретился именно Дин, и он играл великолепно. Он сразу повёл в счёте 2:0, и я подумал — это будет настоящая битва. Я знал, что я в хорошей форме, она то уходила, то появлялась, но когда я разыгрывался, то играл мощно. Так что я подумал, надо подождать, войти в форму, и посмотрим, что он сможет мне ответить на то, чем я его ударю. Я не паниковал, когда он вырвался вперёд, потом сравнял 2:2, а к интервалу я уже вёл 5:3 — я его переигрывал, перебарывал, и к тому времени он знал, что ему придётся нелегко, потому что у меня заходили классные удары.
Потом счёт стал 9:3, и он захотел уйти. Забавно то, что Дин — последний человек, от которого можно было бы ожидать такого. Может, он позаимствовал страницу из моей книги? Дин начал плакать, это было в перерыве, и мне надо было выиграть всего один фрейм, когда он подошёл пожать мне руку. Я подумал о своих проблемах, и сказал ему: «Нет, приятель. Ты не можешь так поступить. Они собираются уничтожить меня, и они уничтожат тебя, если ты это сделаешь. Ты не можешь так поступить».
То есть, когда я говорю, что сказал это ему, я имею в виду, что это то, что ему перевёл Джанго по моей просьбе. Потом я обнял его и сказал, пойдём попьём чайку. Возможно, он был настолько расстроен, что не знал счёта, и ему казалось, что он уже проиграл. Мы пили чай, и я сказал ему: «Твоя мама смотрит, твой папа смотрит, не занимайся фигнёй, ещё один фрейм — и всё окончится!» Он всхлипывал. Я завёл его в раздевалку, Джанго был с нами. Я сказал Джанго: «Скажи ему, чтобы он вернулся и продолжил игру, всё будет хорошо». Потом я спросил Дина, любит ли он гоночные машины, Феррари, и пообещал его взять с собой на гоночную трассу Брэндс Хатч на денёк.
Он начал понемногу успокаиваться. Его менеджер, Гэри Болдри, был там, и я сказал ему:
— Он должен выйти и закончить игру.
— Да, я знаю, — ответил он.
— Давай, пойдём, доиграем ещё один фрейм, закончим этот матч, иначе Уорлдснукер и папарацци будут издеваться над ним, как они это делают со мной, ему это ни к чему.
И вот мы вышли, и во время последнего фрейма кто-то крикнул мне из толпы:
— Да ты и сам не лучше, ушёл с матча!
— Закрой рот! — сказал я, — если у тебя не найдётся сказать ничего хорошего, иди домой.
Это случилось, когда я делал клиренс в последнем фрейме, я думал — я не позволю этому идиоту так с собой разговаривать.
Так что, хотя от этого моего ухода с игры я поимел одни неприятности, сам опыт послужил мне неплохим уроком, я кое-что вынес из этого, и сумел помочь Дину в такой же ситуации. Я никогда не обсуждал с Дином эту ситуацию. В этом просто нет надобности. Она послужила ему уроком, так же как мой уход матча послужил уроком мне.

Следующая часть той же главы, «Мокрое полотенце на голове»

Я играл с Марком Кингом. На некоторых противников можно смотреть с удовольствием, и думать: «Знаете что, меня тут просто выносят, но зато у меня самое лучшее место в зале» — Стивен Хендри, Джон Хиггинс, и ты видишь, как они показывают класс, но тогда я играл с Марком Кингом, и нет ничего хорошего в процессе наблюдения за его игрой.
Наверное, он знает, что он просто хакер. Он не из тех, кто думает, что блестяще играет. Он честный и открытый. Он знает, что с тем талантом, что у него есть, он добился просто небывалых результатов. Он просто лупильщик шаров. У него нет чувства игры. Но его боевой дух и желание победить сильнее, чем у кого бы то ни было. Несмотря на это, сидеть там и наблюдать за его игрой — это не моя мечта о том, как провести выходной.
Всё, что делает — неправильно: его стойка, его ударная и подставочная руки, то, как он дёргается при ударе, он играет абсолютно не плавно. Так что, со всем уважением к Марку — ну ладно, с небольшим неуважением к Марку — я просто должен был тогда напялить на голову это полотенце, чтобы этого не видеть. Я очень боялся, что смогу видеть его даже сквозь полотенце. Когда я одел его на голову, я подумал — боже, неужели я и так его увижу? Но, к счастью, его не было видно.
Я слышал, как заходили шары, и с того момента, как рефери объявил счёт, до момента захода следующего шара, я думал, он обходил стол как минимум дважды. Хороший игрок, когда он среди шаров, просто делает – бам-бам-бам-бам — всё! Марк ходит вокруг стола раза в четыре больше, чем я.
Мне просто тяжело было на это смотреть — длинный матч, 17 фреймов, ЮК, и я решил — нет, я не буду на него смотреть. Но он не один такой. Есть много игроков, за игрой которых я не могу смотреть. Иногда я бы хотел сам играть дерьмово, только для того, чтобы не замечать ошибок других. Иногда мне хочется не знать тех вещей, что делают определённых игроков плохими или хорошими. Когда ты играешь с плохими игроками, можно точно так же перенять их плохие привычки, как и в случае, когда играешь с хорошими. У Марка Кинга нет ничего стоящего, что бы я мог у него перенять. Не думаю, что он когда-либо догадывался о том, почему я одел тогда на голову полотенце. Ну что ж, теперь он знает.
Он победил меня 9:8. Это был тот самый матч, с которого ушёл Рэй Риардон, потому что я лупил все шары без разбору. После этого матча они ввели правило, запрещающее одевать полотенце на голову во время матча, приравнивая это к неджентльменскому поведению.
Это было похоже на тот случай, когда я играл с Селби и начал считать точки на ложке. Я знал, что нельзя одевать полотенце на голову, но он игрок того же типа, что и Кинг. Он столько всего делает неправильно, владея кием, что смотришь на него и думаешь — да как он вообще забивает, он этот ударил не так, тот не туда, и я не могу удержаться от того, чтобы не смотреть, и не критиковать его в душе. И это вовсе не то, чем я хочу заниматься во время матча. Но я не могу сдержаться, это как мания. Так что моя идея начать считать точки просто предохраняла меня от наблюдения за его игрой, потому что это отнюдь не отрада для глаз.
Я думаю, что стал бы неплохим тренером, но я был бы как Рэй Риардон — нервничал бы и ворчал, если бы игроки играли не так, как я хочу. Люди называют меня инстинктивным игроком, но не думаю, что это правильно. Я думаю, всё совсем наоборот. Ты должен быть хорош технически для того, чтобы стать действительно инстинктивным. Если ты технически хорош, это позволяет тебе забивать шары с лёгкостью и точностью; что в свою очередь позволяет не волноваться о том, зайдёт ли шар и куда пойдёт белый, а просто переходить с одного удара на следующий. Ты просто думаешь, куда поставить белый, а не «мне не нравится этот удар», или «тут я могу закосячить», или «я тут, но у меня вряд ли получится быть там, где я хочу».
Когда ты технически хорош, ты свободен, и можешь концентрироваться на самой игре, а не мучиться с ударами. Вот почему я часто говорил, что Селби тяжко будут даваться турниры с большим количеством фреймов — у него, как и у меня, были свои технические проблемы. Интересно то, что он пока так и не стал чемпионом мира*, а ЮК выиграл в первый раз в этом году, когда они урезали формат до 11 фреймов с 19-ти. В длинных матчах значение обладания хорошей техникой начинает превалировать, потому что больше шансов для того, что техника в какой-то момент даст сбой. Я думал, что сам никогда не стану ЧМ потому, что мучился со своей техникой. К счастью, я ошибался.

*От себя прокомментирую: именно в этом сезоне то ли Селби, то ли Вики, в каком-то интервью говорили о том, что его техника заметно улучшилась. Да и видно, что он уже меньше раскачивается, по крайней мере, амплитуда раскачиваний сократилась.

Глава 16-я, «Моменты безумия», часть «Знаменитый перекус в Китае».

Эту главу я решил разделить на две части. Первую некоторые найдут пошлой, и могут её вообще не читать, но я не хотел бы, чтобы кто-то из-за этого пропустил вторую часть, в которой сказано много важного. Так что — 18+!

Не уверен, что это можно отнести к моментам безумия. Я думал, что просто прикалываюсь, хотя не всем так показалось. Проблема в том, что я был не в курсе, что камеры и микрофоны были включены. Если бы я знал, я бы точно не сказал того, что сказал.
Я сидел рядом с Иваном Хирщовицем, главой мидии Уорлдснукера. Мы с Иваном приятели, и у него хорошее чувство юмора. Они задали мне первый вопрос, потом перевели его на английский, и я подумал — чёрт побери, это звучало так долго на китайском, и так коротко на английском!
— Е…ь, — сказал я Ивану, — это был самый длинный вопрос в мире! — Он начал смеяться. Журналист сказал:
— Ты выложился на все 100 сегодня?
— Я думаю, я выступил хорошо, но Марко выступил лучше, — сказал я. У меня в руке был микрофон, и я прошептал Ивану:
— Смотри, он такого же размера, как мой болт, и такой же формы.
— Ну, это странная форма, — сказал Иван.
— Какой же формы у тебя? — спросил я. Я не понимал, что вся аппаратура была подключена, мы просто хихикали. Потом я оглянулся и сказал:
— Кого-то покормить? Кто хочет пососать мой член?
Я держал в руках микрофон, смотрел на женщину в переднем ряду и говорил: «Не хочешь подойти и пососать вот это?» Она смотрела на меня и улыбалась, а Иван просто уссыкался от смеха, слёзы катились по его лицу. Я сказал это только потому, что она не понимала. Это было глупо, но обычно я не груб и никого не обижаю. Мы просто прикалывались.
Я понял, что микрофон был включен только тогда, когда вернулся домой, и получил звонок от отца: «Тебя привлекут за непристойные комментарии, об этом говорят на всех каналах радио».
— ЧТО? — сказал я. Я вообще не понимал, о чём он. Я жил в доме своего друга в Онгаре, там не было интернета, и мне пришлось поверить папе на слово. Впервые я увидел это, когда купил Сан на следующий день. Когда я прочитал статью, она меня рассмешила — прелестно, подумал я, очень смешно. Но в то же время я заволновался, я знал, что Уорлдснукер только и ищет повод, чтобы меня прищучить, и сейчас они уверены, что китайцы сочтут это обидным, и скажут, что я забурел. Я был уверен, что Уорлдснукер воспользуется первой же возможностью, чтобы забанить меня, и это прекрасный шанс — Ронни едет в новую супердержаву, просит их пососать ему хер, и расстраивает китайцев. Вот тут я обосрался.
У меня были друзья в Китае, и я попросил их прощупать почву, узнать чё почём — действительно ли они возмущены моим поступком. Они перезвонили мне и сказали: «Нет, нет, они даже ничего и не поняли, они считают тебя великим и просто расстроились, что ты уехал. Они все тебя любят, и вообще не понимают, из-за чего скандал».
Ну, слава Богу, подумал я. Мы выложили извинения на их спортивный канал, я извинился, и сказал, что люблю китайских фанов, и с нетерпением жду возвращения. Это было сделано без Уорлдснукера, по моей собственной инициативе. К тому времени Китайская Ассоциация Снукера и китайская пресса были на моей стороне, так что насчёт них мне было нечего волноваться. Мне просто нужно было, чтобы Уорлдснукер знал, что я помирился с китайцами и извинился, и я знал, что отношения не расстроились.

Продолжение главы 16-й «Моменты безумия», вторая часть раздела про Китай.

По-моему, лучшая часть книги.
Иногда возникает такое чувство, будто наши с Уорлдснукером взаимоотношения на грани фола. Они любят меня, знают, что я полезен для спорта, но в то же время возмущаются моим поведением — они думают, что я считаю себя выше спорта. В какой-то степени они зависели от меня в последние несколько лет, и им ненавистен этот факт. И я знаю, что никогда не был одной из их овец; никогда не делал то, что мне приказывали, не становился в строй. Если бы я это делал, я бы быстро потерял своё чувство того, кто я есть, своё самосознание.
Я думал — какое самое худшее наказание может придумать для меня Уорлдснукер? Забанить меня. Но так как я убедил себя в том, что игра не приносит мне удовольствия, что я в депрессии, если бы они это сделали, то просто оказали бы мне услугу. Так что каждый раз, когда я чувствовал, что Уорлдснукер схватил меня за яйца, я старался смотреть на это позитивно — пускай банят, мне только лучше будет — и не давал вводить себя в уныние. Никакой больше снукерной депрессии — великолепно. Я решил не идти на компромиссы. Они могли меня забанить, если б хотели, но они бы выглядели так, как будто отрезают себе нос, чтобы плюнуть в своё же лицо — «Удачи вам в разговоре со спонсорами, потому что это было вашим решением отстранить меня. Мне теперь не нужно об этом волноваться. Счастливые денёчки!» Вот что я говорил себе, да и в какой-то степени — им.
Нелепо, что они до сих пор настолько зависят от меня после всех этих лет; что не появился никто с таким талантом и личностью, чтобы надрать мне задницу и поставить меня на место. Я думаю, самый большой фактор — именно личность. В общем-то, все снукеристы нудные до ужаса. Даже те, которые очень талантливы технически, не обладают тем, что заставляет публику действительно за них переживать и болеть, как болеют за меня, за Джимми, как болели за Алекса. Думаю, наша нестабильность добавляет нам привлекательности. Мы из очень уязвимого типа людей по той или иной причине, и никто не знает, что случится в следующий раз, когда мы появимся на глаза.
Публика обожала Джимми и Алекса. Джимми был просто невероятным артистом — и тот факт, что он проиграл все шесть своих финалов ЧМ, делал его народным чемпионом в ещё большей степени. Мы все искренне желали ему стать чемпионом мира. Наверное, больше всего я похож на Урагана, и по стилю, и по нашим демонам. Но я думаю, что публика видит важную разницу — «Да, он как Хиггинс, но есть и другая его сторона, где он непреклонен в своём желании быть чемпионом, да, у него есть эти демоны, он облажался, мы не знаем, что он будет делать дальше, но он здоров, он крепок, он атлет».
Уорлдснукер знает, как публика относится ко мне, и для них это проблема. Иногда я думаю, что больше всего на свете они просто хотят избавиться от меня раз и навсегда. С Хиггинсом они могли себе это позволить — он больше не забивал, и его легко было отстранять на долгие сроки, когда он плохо себя вёл. Естественно, когда он выигрывал, к его поведению они относились куда как толерантнее.
Со мной, им приходится терпеть всё, пока я хорошо играю, но я знаю, что как только игра испортится, или они почувствуют, что фаны отвернулись от меня, то выпрут меня в ту же минуту. Это просто вопрос времени. Но я всегда был уверен, что уйду сам, не дожидаясь изгнания. Я всегда планировал уйти на своих условиях. Я не хочу, чтобы меня заставили уйти, как Алекса Хиггинса. Вот почему в прошлом году я — чемпион мира, лучший игрок планеты — сказал, знаете что? По-ка! Это то, что я называю уходом на моих условиях. И в конце они в лепёшку расшиблись для того, чтобы я вернулся. И я вышел победителем из этой битвы.
В каком-то смысле они, наверное, с нетерпением ожидают, пока я уйду на пенсию. Конечно, им будет не хватать всех историй, всех этих «будет/не будет, приедет/не приедет», но по крайней мере, они будут чувствовать, что имеют больше контроля над своим спортом, и возможностей держать всех в строю. Они просто скажут — Ронни в прошлом, идём дальше.
Люди поговаривали о том, что Джадд Трамп станет новым мной. Но, опять же, есть разница. Со мной много чего творится, и плохого, и хорошего. Но под этим всем — пламенное желание победить, и интеллект в моей игре. Я не выхожу для того, чтобы лупить по шарам и надеяться на удачу, разбивая их по всему столу. Я ушёл с матча, вернулся на следующий турнир, и выиграл его. У меня всегда получалось вернуться, и я думаю, за это люди меня уважают — я поднимаюсь после падения. Людям нравится это. Это как Рокки или Мохаммед Али — сбили с ног? поднимайся и снова побеждай. Мохаммедa Али отстранили от спорта по соображениям совести, когда он отказался идти в армию. В 1966 он сказал своё знаменитое: «Я лично не рамсил с этими вьетконговцами». Через три года он вернулся и вернул себе мировой титул.
Со всеми своими демонами, без матери, без отца, с бухлом и наркотой, с детьми, алиментами, поддержанием формы, пристрастиями, депрессиями, в промежутках между всем этим, я умудрился выиграть 4 ЧМ, 4 Мастерс, 4 ЮК. Я выиграл 24 рейтинговых турнира, 10 Премьер Лиг, в общей сложности более 50-ти турниров. Неплохо для такого раздолбая!
Ураган выиграл два мировых титула, и это фантастическое достижение. У него хватало духа, чтобы показывать свою лучшую игру в самые нужные моменты. Но он не был непреклонным, как я. Он бухал, а я бегал по 8 миль (а иногда делал и то и другое одновременно). Иногда я выигрывал, превозмогая самого себя. Думаю, люди всегда ожидали от меня, что я посыплюсь, сорвусь. Посмотрите на меня, и поймёте, почему. Но я был профессионалом, выигрывал турниры более 20-ти лет, и всё ещё чувствую в себе силы на парочку побед. Но те, которые так думали, или говорили, что я морально слаб, на самом деле меня не знают. Я ем таких комментаторов, как Джон Пэрротт, на завтрак. Да, у меня бывают срывы, моменты, когда я ломаюсь, но на протяжении 20-ти лет, я думаю, я был намного сильнее духовно, чем большинство моих критиков.
Я не говорю, что я так силён духом, как, скажем, Питер Эбдон, когда он вгрызается зубами в один фрейм за другим, черепашьим шагом. Я нoшу своё сердце на рукаве (идиома, обозначающая человека, у которого все чувства выражены на лице, искреннего — прим. пер.), люблю свою игру, и главное, хорошо в неё играю.
Я могу быть непостоянен, даже противоречив, но многие настоящие люди точно такие же. Кому это незнакомо?
Один день ты любишь игру, другой день — ненавидишь. Держу пари, множество людей относятся так же к своей работе (если им повезло). Один день тебе нравится быть с детьми, другой день они сводят тебя с ума. Такова жизнь. Для меня, чтобы идти вперёд, самое важное — контролировать эмоции. В прошлом, эмоции доминировали надо мной. Я должен был упасть так низко, что не оставалось бы никакого иного пути, кроме как вверх. Надеюсь, что больше не вырвусь из-под контроля. Когда что-то идёт не так, я вовремя это пресекаю — дышу, думаю, спрашиваю себя, чего я хочу, пытаюсь получить удовольствие от игры.
Я думаю, большинство игроков, большинство людей, переживают свои экстремальные взлёты и падения, но просто не говорят об этом. Я очень открыт. Если я в чём и виновен, то в том, что всегда открыто высказываю то, что у меня на уме.

Продолжение 16-й главы «Моменты безумия», часть» От Анонимных Алкоголиков до Анонимных Сексоголиков»

Я постоянно передвигаю вещи с места на место. На моём кухонном столе стоят мои телефоны, мой блокнот, моя миска, и если это выглядит неопрятно, я прибираюсь. Когда Дэмиэн готовит, то кухня выглядит как после разрыва гранаты. А я убираю. Меня это не напрягает. Это даже хорошо, потому что есть что убрать. Я постоянно должен что-то делать. Мой приятель сказал мне — ты не человек, ты челодел. Я думаю, это одно из моих пристрастий.
Я не знал, что склонен к привыканию, пока не попал в Прайори. До тех пор я думал, что у меня просто маленькая проблемка с наркотиками, и мне надо прекратить их принимать или хотя бы научиться это контролировать. Я ни в коем случае не считал себя наркоманом. Чтобы признаться в этом себе, у меня ушло лет десять.
Мне казалось, что я подхожу к этому рационально: я тяжело поработал, или хорошо выбегался, и заслужил вволю погулять вечером. Я говорил себе — я не такой запущенный, как остальные, я другой. Я говорил себе, что оставаться чистым месяц-полтора, а потом ударяться в небольшой загул гораздо лучше, чем делать это каждый день. Я старался контролировать свои загулы, и говорил себе, что если мне это удастся, нет никаких проблем.
Типичный загул начинался со спиртного. Всегда водка и апельсиновый сок. Я не очень разбираюсь в напитках, я просто знаю, что водка с апельсиновым соком хорошо меня вставляет. Ронни Вуд — профи. У него свой дринк для каждой ситуации, он бы начал с Гиннесса, потом перешёл бы на водку, потом он доставал этот великолепный предобеденный напиток, я забыл как он называется, но это классный напиток для раннего дня. Он пил по часам, и я думал — этот чувак настоящий эксперт. Я так, любитель, выпью любое, и даже не буду знать, что это, но Ронни обучал меня.
Вообще-то мне не нравится алкоголь, я пью ради эффекта. Он устраняет все мои проблемы. Так что целый день я пью водку с соком, примерно 10 стаканов, к трём утра возвращаюсь домой и достаю вино. Да любое бухло, уже неважно. Забью пару косяков. Потом в семь утра встаёт солнце, и я думаю — о Господи, опять я это сделал. Птички начинают чирикать, и я думаю — ну всё, я доигрался. До полудня я принимаю солнечные ванны на полу и думаю — что я наделал? Проходит три-четыре дня, пока ко мне возвращается нормальное самочувствие.
Когда я в запое, я порю чушь всю ночь, свожу всех с ума, ввожу их в уныние.
Когда я пришёл в Прайори, я подумал — как я выживу без каких-либо дурманящих средств? И поначалу пришлось трудно. Я не думал, что это возможно — вот так взять и перестать принимать наркотики и бухать. Когда я был чистым, я запирался дома и никуда не выходил. То же самое я делал на турнирах — у меня не очень хорошо получалось тусоваться с людьми, и меня мучила паранойя.
Косяк придавал мне уверенности, я мог шутить и смеяться. Я так присел на план, что мог нормально под ним функционировать. Я мог играть в гольф, снукер, во что угодно — он просто уравновешивал меня. Под конец я настолько прикурился, что меня уже не цепляло, просто уравновешивало, выводило на ноль.
Меня часто тестировали, но если я знал, что передозировал, я просто снимался с турнира. После того, как меня поймали в первый раз, я подумал: второй раз они мне этого не простят, так что лучше сняться с турнира, чем рисковать баном. Я всё время был под риском бана, но когда я плохо себя чувствовал, и знал, что маленький косячок вытащит меня из депрессии, мне казалось, что просто необходимо курнуть. Когда я перестал принимать наркотики, меня накрыла настоящая депрессия. Я мучился от самой жизни. Это как курица и яйцо — я был в депрессии потому, что перестал пить и курить траву; но в первую очередь я и начал пить и курить план потому, что был в депрессии. В конце концов, я понял, что лучше быть в депрессии, но чистым, чем в депрессии и на наркоте. По крайней мере, в такой ситуации есть выход, и ты ощущаешь свои настоящие чувства — когда тебе плохо, то тебе по-настоящему плохо, а когда хорошо — тоже есть от чего.
После Прайори я долгое время ходил на встречи АА. Они хорошо помогали справляться с депрессией. Я ходил туда, делился чувствами, рассказывал о том, что в депрессии потому, что мне не хватает наркотиков и спиртного, и мне все сочувствовали, говорили, чтобы я возвращался к ним и молился Богу. Меня это немного развеивало. Если бы было нужно, я бы опять начал туда ходить. АА — это Анонимные Алкоголики, но я обошёл все А. Я ходил в АН (Анонимные Наркоманы), АЕ (Анонимные Едоки), во все. Я думал так: у меня есть зависимости, еда — одна из них, посмотрим, что они мне скажут, я любил пожрать. Они говорили — не ешь такой хлеб, или такую картошку, но я был в неплохой форме и подумал, что мне там не место; я думал — хоть это у меня под контролем.
В какой-то момент я попробовал АС — Анонимные Сексоголики. У меня никого не было два года, и я думал найти какую-то больную, извращённую нимфоманку, с которой можно хорошо провести время, но они оказались какими-то обезбашенными. Я думал осмотреться, а вдруг там можно найти классных тёлок. Некоторые из них даже просто за руки отказывались держаться потому, что настолько их тянуло к сексу — или думали, что их настолько тянет. Я подумал — э, нет, это уж слишком.
Посещение Анонимных Сексоголиков вернуло меня к наркотикам. Там было настолько безумно, что я подумал — бля, надо валить отсюда. Я не хочу стать такими, как они. Забавно: там происходит всё то же самое, что и в АН. Это как будто они все имели проблемы с наркотиками, вылечились, и теперь ищут в себе ещё какие-то зависимости, которые можно «вылечить». К примеру, некоторых людей, которых я видел в АН, и с ними было всё в порядке, я повстречал в АС; и я начал думать, что все эти забавы с излечением бесконечны, эдак можно лечиться всю жизнь. А я этого не хотел. Я хочу просто жить и контролировать свою жизнь. Попробую обойтись без такого.
В АС не обязательно что-то рассказывать, и это было хорошо, потому что мне и сказать-то было особо нечего. Я никогда не чувствовал себя сексоголиком, даже наоборот. Если у меня есть девушка, и она мне нравится — великолепно. Я не добиваюсь секса, я могу обойтись и без него. В глубине души я понимал, что я вовсе не сексоголик, я просто хотел попробовать всё.
Вот бег — это самая лучшая зависимость. Это не сильно и отличается от АА, АН, АС, и всех этих А. АБ — Анонимные Бегуны! Мы встречаемся раз в неделю, группа друзей, разговариваем, мотивируем друг друга, всегда есть кто-то впереди и позади тебя; так что всегда есть те, кем можно вдохновляться, и те, кому нужно помогать. Бегуны тоже зависимые, и некоторые из них даже имеют из-за этого нездоровый вид. Но я бы лучше выглядел, как они, чем как Стивен Ли, пожирая свиные пироги, выедая свой путь из депрессии. Я был таким, знаю, что это такое, и это совсем нехорошо. Я просто хотел бегать. Бегать, бегать, бегать — это была моя панацея от всех бед. Наверное, лучше встречать проблемы лицом и решать их, но у меня всегда это плохо получалось.
Когда я бегу, я просто думаю о своём шаге; о поддержке хорошего ритма, темпа, я замыкаюсь в себе. Когда я выкладываюсь полностью — спринт 12 по 200 метров или что-то наподобие, я иногда думаю — а зачем я это делаю, в чём смысл? Я просто хочу остановиться. В это время мне не видится никакого толку в беге, но потом, на отдыхе, я рад, что я это сделал. Процесс никогда не приносит удовольствия, но чем крепче становишься, тем большую боль может потом вынести тело.
Я нашёл ходьбу таким же терапевтическим средством, как и бег. Мне довелось это познать, когда пару лет назад у меня забрали права за превышение скорости. Я начал получать настоящее наслаждение от прогулки по Манор Роуд до станции метро.

Окончание 16-й главы «Моменты Безумия», часть «Когда я побрил голову в Шеффилде».

Был 2005-й год, я играл на ЧМ, дерьмово играл. Я провёл великолепный сезон, взял четыре титула из восьми возможных. Но в Шеффилде у меня не получалось справляться с давлением. Я чувствовал себя вялым, опущенным, уродливым. Всё было как-то не так. Меня показали по телевизору, я взглянул и подумал — фу, посмотри только, в каком ты состоянии. Мои волосы тогда были длинными. Я сказал своему другу Мики по прозвищу Кефаль — тащи бритву и побрей меня под ноль. Кефаль сказал — да ну, не дури… Но всё равно побрил меня.
На следующий день я вышел на арену и подумал — они решат, что я сошёл с ума. Я выглядел так, как будто мне сделали лоботомию. Кен Дохерти вошёл, посмотрел на меня, потом ещё раз, и подумал — что это за умалишённый там играет? Выглядело так, как будто в Шеффилд запустили серийного убийцу.
Это было отвратительно.
Это был тот год, когда я играл с Питером Эбдоном в 1/4, и он пытал меня, пока я не сдался. Он запер меня в пыточную камеру. Большую часть времени я провел, скорчившись в кресле, опираясь о стену, с руками, закрывающими голову. Остальное время я жевал пальцы, ухмылялся и корчил рожи Рэю Риардону. Я был в полностью разобранном состоянии. Эбдон заставил меня скрести свою голову, пока не пошла кровь. Он уничтожил меня. У меня гора с плеч упала, когда он меня победил. Он сделал брейк в 12 очков за 5 минут 12 секунд. Я сидел там и спросил у какого-то пацана из зала, который час. Он сказал, что около 11-ти утра, и я подумал — о, Боже, ещё целых 2-3 часа мне придётся вот это выдерживать. Теперь я знаю, что чувствуют люди, когда к ним применяют пытку водой. Это было как будто мне насильно не давали спать. Во всём теле Эбдона не найти места, ни одной косточки, где могло бы таиться хоть какое-то сочувствие. Для него это было искусством победы, спортивным шедевром. Мы называем его Психом потому, что он выглядит как Энтони Пёркинс. Мне нравится Эббо, он хороший парень, но он мучитель из самых жестоких. Все думали, что я потерял рассудок от горя, когда я проиграл, но я просто чувствовал облегчение. Наконец-то это закончилось! Время отдыхать.
Я побрил голову посреди предыдущего матча. Хорошо ещё, что я не убил себя, а сделал только это — настолько плохо я себя чувствовал. Я легко отделался. Я играл отвратительно — в какой-то момент я вёл 8:2, но потом начал косячить, как последний лох. Эбдон сделал меня, как щенка. Я его ни в чём не винил — у него была жена и четверо детей, которых надо кормить, и если это был единственный путь к победе — так тому и быть. Но мне после такого пришлось пойти и нажраться в стельку.

«Вынужденный 147»

В 2010-м Барри Хирн решил, что приза за 147 больше не будет. На Уорлд Оупен за него давали 25 000, а потом они решили просто убрать приз — всё, что ты получал, было 4 000 за высший брейк турнира. Мне кажется, это безумие, даже оскорбление — в конце концов 147 — это вершина, это самое великое что ты можешь сделать в снукере, снукерный идеал!
Но вместо того, чтобы жаловаться на это, я подумал — а как лучше всего привлечь внимание к этому вопросу? И я подумал — ага, когда у меня будет расклад на 147, то на полпути я спрошу рефери, сколько мне за это дадут, а когда он скажет, что нисколько, то я в знак протеста саботирую брейк в какой-то момент. И вот вскоре после этого, я иду на 147 и спрашиваю у рефери, Яна Верхааса:
— Какой приз за макс?
— Четыре тысячи.
— За столько денег я не буду делать 147.
У меня было всего лишь 40 или 50 очков, я был на ранней стадии брейка (на самом деле Ронни спросил Яна, когда у него было всего 8 очков, а Ян долго узнавал, и ответ смог дать лишь когда Ронни набрал уже 48 очков, — прим. пер.). Он ничего не сказал, но, наверное, подумал, что я пошутил. Каждый раз, когда я забивал ещё один чёрный, я говорил ему, что я не сделаю макс. Это можно услышать по ТВ, если прислушаться. Так я дошёл до жёлтого и сказал ему — я всё равно его не сделаю.
К тому времени я был уже довольно-таки возбуждён. Я подумал, что это хорошая форма протеста, и запомнится лучше, чем 147; что зрителям будет куда как интереснее рассказывать: «Я был на том матче, где Ронни отказался делать 147», чем рассказывать о матче, где я сделал макс — в конце концов, я множество их сделал в своё время. Это запомнилось бы не меньше, чем самый быстрый макс, хотя и по разным причинам. Ни один снукерист до того не набирал 140, а потом отказывался забивать чёрный. Я войду в историю.
Деннис Тейлор сказал: «Он улыбается и шутит с Яном Верхаасом». Но они не знали, что я ему говорил в то время.
— Что тут скажешь, — говорил Джон Вирго, — Казалось, что в прошлом фрейме он потерял интерес к матчу, а в этом он сыграл просто сенсационно. Сенсационно!
Я был на 134.
— Давай, Ронни, — сказал он.
Сто сорок, громкий рёв толпы.
А я просто пошёл и пожал Марку Кингу руку. Я победил 3:0. Чёрный был простой. Его можно было забить даже членом. Марк выглядел шокированным. Весь зал был шокирован. Но Ян не собирался сдаваться.
— Давай, Рон, сделай это для болельщиков, — сказал он.
Я подумал, ах ты мерзавец, сделал мне ловушку из чувства моей вины в момент моей славы. Ну конечно, я забил чёрный — заколотил.
— Вы когда-нибудь видели нечто подобное в своей жизни? — сказал Джон Вирго в конце. Ха, если бы я не забил чёрный, точно бы не увидели.
Ко мне сразу же подошёл Барри Хирн:
— Слава Богу, что ты забил этот чёрный, иначе у тебя были бы большие неприятности. Здесь присутствует суперинтендант, который пресекает все скандалы, связанные со ставками, мы пытаемся обелить имидж игры. Если бы ты это сделал у него перед носом, нехорошо получилось бы.
Между тем, как я пожал руку Марку, и забил чёрный, прошло всего несколько секунд.
Реакция была неоднозначной. Мне казалось, что было понятно, что я просто прикололся, а к тому же выразил протест. Но руководство решило, что это был шокирующий поступок. Марк Уильямс тоже раскритиковал меня.
— Брейк Ронни должен был окончиться на 140, потому что он пожал руки перед тем, как забить чёрный. Он должен был забить чёрный без выкрутасов, или отыграться, если бы он хотел выразить протест. Но потому люди и приходят смотреть на него, увидеть, что он ещё выкинет, — сказал он.
Некоторые игроки поддержали меня — всё-таки они тоже были недовольны тем, что призовой фонд урезали. Нил Робертсон сказал, что, по его мнению, это было великолепно.
— Забить красный и чёрный, и сразу спросить у рефери, сколько денег дают за 147 — признак абсолютного гения. Ни один игрок, кроме него, не смог бы такого. Он знал, что нет никакого приза, он просто подготавливал сцену.

Никто не велик более, чем сам спорт, но он делает спорт гораздо привлекательнее, когда вытворяет нечто подобное.

Я пересмотрел этот макс, и всем рекомендую — совершенно другими глазами смотрится, зная подоплеку;).
Дед Денис как в воду глядел, когда ещё после первого красного сказал: «В том-то и прелесть наблюдать за игрой Ронни — никогда не знаешь, что случится дальше».

Глава 17-я «Мои величайшие победы»

Моя первая победа на ЧМ в 2001-м была очень важной, потому что стать чемпионом мира заняло у меня намного больше времени, чем все предполагали. С течением времени напряжение только нарастало. Мне было уже 25 лет, и я начинал думать, что у меня уже никогда это не получится. Так что в каком-то смысле это была моя самая важная и трудная победа.

Дальше идёт пространное описание этой победы, но ничего такого, что бы мы не читали в предыдущей книге — депрессия, звонок Самаритянам, антидепрессанты… Потому отмечу лишь пару моментов и сосредоточусь на описании остальных побед.

…Когда я победил Джона Хиггинса со счётом 18:14, моим основным чувством было облегчение. У него уже был титул ЧМ, а у меня нет, и это давило на меня в финале. Джон и я — разные по стилю игроки, но я бы сказал, что у него более всесторонне развитая игра: он более тактический игрок, но при этом великолепно забивает и строит серии. Ему можно смело ставить оценку в минимум 9 баллов по десятибалльной шкале во всех департаментах — настоящий классик.
Мне кажется, что я всегда был в большей степени инстинктивным игроком, и каким-то образом я мешаю другим играть в их натуральную игру. Я не думаю, что я лучший игрок, чем он, но мой стиль выбивал из колеи других игроков чаще, чем его стиль. Джон Хиггинс за столом всегда был похож на машину, и я не думаю, что игроки были слишком напуганы его стилем, как были — и, надеюсь, до сих пор так и есть — напуганы моим. Он был снукерным эквивалентом Германии в футболе — они уничтожали противника своей эффективностью, прагматичностью. Это не всегда красиво выглядело, но они рвали всех на куски, с ними было трудно играть. Со мной не так — бах! бах! бах! и порой всё закончено, не успев начаться. Наверное, я больше похож на Бразилию, чем Германию…

…Это было прекрасное чувство. Джон был джентльменом, и он сказал лучшие слова, какие только можно было сказать: «Скажи своему папе, что он молодец. Вы молодцы, я так рад за тебя и твою семью!» Он знал, что это значило для меня и для отца, для всех нас. Мама была в слезах. «Я так горжусь тобой», — говорила она. «Я так счастлива! Ты выступил замечательно!» Мы вернулись в крохотную раздевалку. Там были я, мама, Даниэлла, Джимми, Ронни Вуд, его жена Джо, и все сходили с ума, орали и надевали кубок на голову. Я был единственным спокойным человеком в комнате.
Три года спустя, в 2004-м, я выиграл ЧМ во второй раз. Тогда я хорошо себя чувствовал, занимался бегом. Это был год длинных волос. Я начал хорошо, но в течение турнира моя игра ухудшилась. Я отрезал себя от людей в Шеффилде, но у меня всегда был кто-то, кто имел допуск всюду, кто мог принести чай или кофе, вытаскивать шарики, болтать со мной.
Сейчас в моём углу всегда сидит Дэмиэн Хёрст со своей ассистенткой Сильвией, но если их нет, я беру с собой кого-то из моих беговых друзей. Просто очень приятно видеть лицо друга в эти моменты, знать, что есть для кого играть. На турнирах я не хочу иметь рядом никого из тех, кто пытается сделать меня лучшим игроком или помочь мне покорить мир. Мне нужен кто-то, кто просто поднимет мне настроение. Конечно, я хочу добиться большего, но я лучше добьюсь этого в весёлой атмосфере, чем имея рядом искателей недостающей части головоломки. В конце концов, я сам должен быть кузнецом своего счастья.
На свете столько болтунов, но мало кто из них готов ответить за свои слова. Когда мне попадаются люди, которые дают мне кучу советов, и рассказывают, как можно легко выиграть, я просто говорю им: «Вот мой кий, вот мой гостиничный номер, держи мой костюм, увидимся за ужином. Удачи, твой сегодняшний соперник — Джон Хиггинс, неплохой игрок». Это сразу же закрывает им рот.
Люди часто спрашивают меня, какие победы для меня самые важные. Трудный вопрос, у меня их столько, и каждая из них много значит для меня по той или иной причине. Но если бы я отправлялся на необитаемый остров и мог взять с собой только три кубка, я бы взял вот эти: кубок ЧМ 2012 — моя четвёртая победа после двух лет в ужасной форме; Кубок Чемпионов — который я выиграл после выхода из Прайори в 2000-м; и кубок Открытого Турнира Европы в 2003-м.
Кубок Чемпионов был первым кубком, который я выиграл, когда я спрыгнул с наркотиков в 2000-м. Это не самый большой турнир, но было прекрасно просто играть, хорошо себя чувствовать, со свежей головой и перспективами. Открытый Турнир Европы 2003-го даже не показали по ТВ, но опять же, я играл великолепно, и провёл чудесный финал против Стивена Хендри. Я победил 9:6, и мы оба играли в свою натуральную игру — большие серии, красивые шары, атаки. До самого конца не было ясно, кто победит.
Люди часто не верят мне, когда я говорю, что для меня то, как я играл, важнее самой победы. Но это правда на 100%. Конечно, ребёнком я хотел стать ЧМ среди юниоров, потом среди любителей, потом выиграть ЮК и ЧМ уже взрослый. Но я намного чётче помню свою игру с Джимми в доме у Ронни Вуда, чем некоторые финалы ЧМ, в которых я играл. Некоторые из самых худших моментов моей жизни прошли именно в Шеффилде, включая и те разы, когда я становился чемпионом.
В 2004-м я победил в финале Грэма Дотта. Я сыграл посредственно, но эта победа хорошо смотрелась в моём резюме. Двукратный Чемпион Мира — это много значило для меня, потому что один раз может выглядеть как флюк. Я отпраздновал это, засунув себе в рот зубы Дракулы. Мой друг Скауз Джон спросил меня в 2001-м:
— Если ты ещё раз выиграешь этот титул, оденешь их?
— Да, да, конечно, сказал я ему, — и забыл.
Но перед началом турнира он напомнил мне. Думаю, он предчувствовал мою победу.
— Нет, нет, я не могу этого сделать, — сказал я.
— Да ладно, это будет прикольно! — сказал он. — Это напечатают в газетах! К тому же ты обещал.
В любом случае, я думал, что этого всё равно не случится, тем более, я действительно пообещал ему три года назад, так что я сказал ему — ок.
Все думали, что я делаю это в честь Риардона, но это было не так. Это были сумасшедшие зубы Скауза Джона. Я даже не понимал, что выгляжу как Рэй, я просто делал это для Джона. Прошло ещё четыре года прежде чем я выиграл ЧМ снова. Я помню этот раз по одной причине. Я думал, что руководство хочет не по-детски меня прессануть за китайский инцидент с микрофоном, я думал: «Блин, они меня отстранят, надо как-то тут отличиться».
Я сделал максимум, и если вы посмотрите его в Ютюбе, то увидите, как сильно я сжал кулак после этого; таким образом я выражал: «Ну что, попробуйте сейчас меня отстранить!» (мне всегда нравилась фотка на моей аватарке, теперь я знаю почему — прим. пер.). Я зажёг этот турнир, а вы хотите меня отстранить. Вот что меня стимулировало. Этот турнир был сразу после Китая, и мне позарез нужно было показать себя с лучшей стороны. Победа в нём стала вишенкой на торте. После финала я сказал: «Я думаю, что теперь я немного отдохну от снукера». Я просто хотел, чтобы Уорлдснукер знал, что я могу взять себе отпуск, когда захочу.
Я не то чтобы провоцирую руководство снукера. Иногда я просто делаю разные глупости, потому что не могу сдержаться. Именно тогда Уорлдснукер и обрушивается на меня, и я чувствовал, что попахивает отстранением. Но такие ситуации заставляют меня показывать свою лучшую игру. В 2004-м мне досталось на орехи за моё поведение, меня критиковали за то, что я стучал по столам, и я думал: «Они меня травят, они хотят меня вытурить». Это стимулировало меня выиграть ЧМ, и я его выиграл. Так что, когда я выиграл ЧМ 2008 после Чайны, и тот Мастерс после ухода с матча против Хендри, это был мой способ сказать «Fuck you». Многие величайшие свои победы я одержал после того, как попадал в неприятности

Заключительная 18-я глава, с изысканным названием: «Труселя шлюхи».

Был май 2013-го, я не играл уже 11 месяцев — в судах, на ферме, исполняя роль папы, бегая, живя — и вот настало время вернуться в Крусибл. Задолго до этого, каждый раз, когда ВВС рекламировали ЧМ, они делали упор на «Возвращение Ронни — Ракеты». Послушав их, можно было подумать, что никто больше соревноваться не будет. Меня это смущало. После всего этого мне вовсе не хотелось, хныкая, вылететь в первом раунде.

Ближе к концу марта я начал тренироваться. Я дал себе 6 недель, чтобы войти в форму.

Первые несколько недель тренировок я чувствовал себя великолепно, как будто я и не уходил из игры. Вначале, я играл со своими друзьями, Чаком и Т, и просто развлекался. Спустя несколько недель я пошёл в Ромфордскую Академию, к Джанго; у него всегда найдётся трoe-четвepoтоповых китайских игроков, так что это одно из лучших мест для тренировки во всей стране. Я жёг. Мы играли до 13-ти побед, и я делал 5-6 сенчури, мы часто играли до 13-ти, имитируя Шеффилд. Но с приближением турнира тренировки давались мне всё труднее.

Когда я приехал в Шеффилд, все встретили меня очень радушно. Забавно, что первым, кого я увидел, был Барри Хокинс. Я помню, как первый раз встретил его, ему было 14, а мне 17. Он играл в турнире юниоров, а я только стал профи и выиграл ЮК. Меня пригласили, чтобы вручить приз и сыграть с победителем. Я помню спустя все эти годы, как думал тогда: чёрт побери, он классно забивает! Когда он увидел меня в Шеффилде, то был очень приветлив — спросил меня, как дела, и сказал, что рад моему возвращению. Никто особо не был в курсе, почему меня не было.

Хэйзел Ирвайн, ведущая ВВС, была великолепна. Я люблю её, она лучшая. ВВС точно были рады меня видеть. Нехорошо бы выглядело, если бы действующий чемпион не приехал защищать свой титул, и я думаю, что они переживали за свои показатели просмотров. ВВС всегда хорошо относились к снукеру, мы вместе как семья, я скучал по ним, и был рад, что удалось не подвести их.

Что меня действительно заставляло нервничать, так это не мысль о том, что придётся снова сыграть, а вся эта медийная шумиха вокруг меня.

Почти все статьи о снукере касались меня в той или иной степени — куча предположений о том, почему меня так долго не было, и в каком состоянии будет моя голова, когда я вернусь. Многие даже предполагали, что всё это было подстроено, чтобы подогреть интерес к ЧМ. Это полный нонсенс.

Некоторые говорили, что в город прибыл цирк Ронни О’Салливана, что я заявился ради прихоти. Я думаю, некоторые игроки чувствовали то же самое — что я могу просто прийти и сыграть, что мне всё даётся легко. Когда я слышу такое, мне трудно в это поверить — ничто не может быть меньше похоже на правду.

Недавно я разговаривал с Джоном Хиггинсом — Джон и Стивен Хендри это два самых великих игрока, с какими я когда-либо играл. Пару дней тому я играл с ним, он был в отличной форме и победил. После игры я сказал ему: когда ты в такой форме, я не понимаю, как ты можешь вообще проиграть. А он на меня посмотрел так, как будто я над ним издеваюсь. Я сказал — кроме Хендри, никто не может так играть в эту игру, как ты. Я бы подписался под каждым своим словом, но он не верил ни единому из этих слов. Мой приятель Джейсон Френсис был с нами, и он сказал мне после, что Джон решил, что я с ним разговариваю покровительственно, снисходительно.

— Джейс, мне бы это и в голову не пришло! Когда он так играет, то просто невероятен, — сказал я.

— Но все они думают именно так о тебе, — ответил Джейсон.

Возможно, я и играю на инстинктах, и действительно летаю, когда в форме, в то время как другим игрокам приходится думать больше и готовить себя к каждому удару. Так что в этом смысле я, наверное, вижу расклад быстрее других игроков. Зато другие игроки более сосредоточены, чем я, более настроены, постоянны, надёжны, тогда как я обычно либо очень хорош, либо очень плох.

Хотя, наверное, я слишком строг к самому себе. Раньше я был либо очень хорош, либо очень плох, но доктор Питерс помог мне поддерживать достойный уровень игры и тогда, когда я не в форме. Теперь я уж точно более дисциплинирован, благодаря Стиву. Он научил меня, что когда мною обуревает желание сдаться — это мой эмоциональный шимпанзе пытается меня саботировать, и такое будет происходить в определённых ситуациях. Так что во время матча я теперь не слушаю голос шимпанзе. Я послушаю его потом, но не во время игры, так что я отдаюсь теперь игре на все сто. Как много матчей я проиграл только потому, что внутренне сдался.

В результате моей работы со Стивом, я стал менее эмоциональным в том, что касается игры. В хорошем смысле, теперь я говорю себе — это твоя работа, иди и делай её. Не обязательно получать от неё наслаждение. Я сказал себе — в конце концов, кто всегда получает удовольствие от работы? В то время, как раньше я думал так: надо кайфовать, надо найти это совершенство! Я сказал себе, что мне нечего больше доказывать, я завоевал 4 титула, тут я удовлетворён, к тому же никому не удавалось защитить титул ЧМ со времён Стивена Хендри в 1996-м (поразительно то, что это была его пятая подряд победа), так что тут я не чувствовал никакого давления. Моя голова была в порядке. Я думал так: я всего лишь один из 32 игроков здесь, у меня шансов не меньше, чем у них, мне надо просто выиграть 5 матчей. На своих тренировочных сессиях до турнира я играл хорошо, побеждал хороших игроков, и я думал — ничто не мешает мне повторить это тут. А вообще, учитывая адреналин и толпы зрителей, в Крусибле я могу играть лучше, чем на тренировке. Как и во всех других видах спорта, психологический аспект очень важен в снукере. Наверное, даже важнее, чем в других видах спорта.

Зрители очень меня поддерживали. Каждый раз, когда я уходил, мне аплодировали стоя. Ко мне всегда прекрасно относились в Крусибле, но в этот раз я чувствовал разницу. Это было очень трогательно. Я думал, ну что ж, я уже долго маячу у них перед глазами, и может, они меня так встречают потому, что считают ветераном. Многие из них наблюдали за моей игрой уже 20 лет, и думают — он один из нас, он уже старик.

Мой первый матч был против Маркуса Кэмпбелла — очень трудного соперника из Шотландии. Маркус — хороший, сбитый игрок. В прошлом году я играл с ним в Китае и еле победил. Но я всегда думал, что Шеффилд очень отличается от всех остальных мест. Очень многое в Крусибле значит опыт — опыт атмосферы, интенсивности, напряжённости, опыт успехов в прошлом. Туда можно выйти в плохой форме и сыграть хорошо, если будешь верить в себя…

После первой сессии я лидировал 7:2, играл неплохо, забивал шары. Дальние удары шли не очень, но они никогда не были моим коньком, так что по этому поводу я не переживал. В вечерней сессии я увеличил разрыв до 9:2. Почти прошёл. И вдруг я начал мазать шары. Я начал паниковать, решил, что моя игра ушла; это только первый день, впереди ещё 16 дней этого дерьма, если я продержусь так долго — и это было большое «если».

Я победил 10:4, и я был такой расстроенный, когда покинул арену… Дэмиэн Хёрст сказал мне: «Можно подумать, что мы проиграли». Он сводил всё на шутку, рассказывал мне, как дерьмово я заставил всех себя чувствовать. Фактически он имел в виду, что я чокнутый.

— Тебя не было 11 месяцев, ты выиграл 10:4, сыграл несколько великолепных ударов, да — ты и промазал несколько, но это игра.

Он как второй Стив Питерс — постоянно показывает мне перспективы.

Вечерами, когда я не играл, я ходил с друзьями в казино. Мы играли в блекджек, рулетку, ужинали и смотрели снукер по телику. Прекрасное вечернее времяпровождение. Я взял с собой 500 фунтов и сказал себе, что этого должно хватить на 10 дней, потому что я не люблю азартные игры, не хочу, чтобы меня засосало в эту трясину. Когда я играл, то ставил любую сумму между тремя и 50-ю фунтами. У нас была своя маленькая команда — я, Дэмиэн, Сильвия, Чик, Ирландец Крис, Таз и Скауз Джон. В первый вечер я выиграл около штуки. Клёво. Но моя удача продлилась недолго.

Во втором раунде я играл с Али Картером. Хотя Маркус и хороший игрок, у него нет того опыта, что есть у Али — я играл с ним в двух финалах ЧМ. Матч начался замечательно для меня, я легко вышел вперёд 5:1. Потом он взял два хороших фрейма, и к перерыву счёт стал 5:3. Мы вышли на вторую сессию, и моя игра куда-то ушла. Я не мог набрать очков, он меня переигрывал. счёт стал 7:7, и я чувствовал себя не очень хорошо.

При счёте 7:7 Али поставил мне снукер, я ударил со всей силы, пытаясь из него выйти, и забил биток. Я решил, что мне не повезло, но всё было как раз наоборот. Ему пришлось бить дальний шар, и он промазал его на целые мили. Чудно, подумал я, и заколотил 70 очков. В последнем фрейме этого вечера я сделал брейк в 80 очков. Так я дошёл от 5:3 до 7:7, а потом до 9:7. Я мучился, Али играл очень хорошо, и я всё равно вёл в счёте, для меня это было замечательно. Самые показательные сессии в Шеффилде — именно те, в которых у тебя не получается показать свою игру, а не те, где ты летаешь. Если ты можешь выиграть, или хотя бы свести к ничьей сессию, в которой у тебя не шла игра — это то самое, что может выиграть тебе титул чемпиона мира.

Это придало мне уверенности, и ночью я думал — я на два фрейма впереди, я прошёл через свою плохую сессию, убрал её с пути. На следующий день я играл хорошо. Дальний, бум, 70. Дальний, бум, 80. При этом я хорошо отыгрывался. Когда идут дальние, это очень помогает в игре — ты раньше получаешь свой шанс и оказываешь давление на соперника. В конце я побил Али 13:8, и подумал — ну вот, такая форма уже вполне приемлема для ЧМ.

Я был в четвертьфинале, и много громких имён уже выбыло: Джон Хиггинс, Марк Уильямс, Марк Селби, Марк Аллен, Нил Робертсон. Они все ушли под откос, но это не давало мне повода думать, что вот он, мой большой шанс. Я всегда говорил, что для того, чтобы стать чемпионом мира, ты должен победить игрока на пике его формы. Любой из топ 16 на пике формы может меня победить. Так что я не слишком-то волновался о том, кто выбыл и кто остался; всё всегда зависело именно от моей собственной игры.

Одним из негативных моментов — больших негативных моментов — было то, что я не мог бегать в Шеффилде. Я порвал икроножную мышцу на пробежке, как раз перед ЧМ. Так что все мои спортивные мероприятия сводились к кручению педалей в спортзале на велотренажёре. Какая ирония судьбы — когда я перестал играть, и думал, что смогу наконец-то сконцентрироваться на беге, я начал получать одну травму за другой, и стал ленивым и толстым. Когда я снова начал играть в снукер, я решил войти в спортивную форму, и начал бегать слишком много и слишком быстро, ну и порвал икроножную мышцу. В Шеффилде я повстречал своих беговых друзей, Джейсона и Ли. Мы не могли бегать вместе из-за моей травмы, но я иногда обедал с Джейсоном и занимался с Ли в спортзале. Я беседовал со Стивом Питерсом, который живёт между Шеффилдом и Манчестером. При каждой возможности я ездил к нему с ночёвкой, поболтать.

В четвертьфинале я играл со Стюартом Бинхемом и повёл в счёте 7:0. Его называют Боллран Бинхэм, люди говорят, что шар часто бежит так, как это нужно Стюарту. Но я не думаю, что он везунчик. В моём восприятии — скорее наоборот, он хороший игрок, и если бы ему ещё и везло, он бы выиграл больше турниров.

Хотя я и не чувствовал уверенности в игре, но смог без ущерба пройти сквозь некоторые плохие удары, и их было немало. Но серии строить у меня получалось хорошо: 79, 111, 87, 133 и 78. Комментаторы говорили, что это был снукер богов, но чувствовал я себя совершенно не так; не так, как иногда, когда я забиваю сотни потехи ради. Я чувствовал, что работаю действительно тяжело над каждым брейком. Я дошёл до 7:0, и отпустил ногу с педали газа.

В последних трёх фреймах сессии я вообще не мог забивать. Моя концентрация испарилась. Я бичевал себя, думая: тебе надо так сильно концентрироваться над каждым ударом, в каждой сессии, и ты не сможешь этого сделать. Я чувствовал, что постоянно укрощаю монстра, запираю шимпанзе в клетку, но в любой момент он может оттуда вырваться. Было очень трудно слушать все эти голоса в моей голове, и думать — я не очень хорошо играю; и в то же время слышать, как Стив Девис и Стивен Хендри в комментаторской кабинке рассказывают всем, что это самый лучший снукер в мире. Я ничего не понимал. Я думал — они что, глумятся надо мной? Думаю, что правда где-то посредине. Игра не шла у меня так легко, как в 2012-м, в том году мне пришлось попотеть, но я всё время играл на хорошем уровне.

В конце концов, я победил Стюарта со счётом 13:4, несмотря на то, что так увлёкся самобичеванием. Надо признаться, после матча я был не в самом лучшем настроении. Я сказал, что не скучал за снукером, что это возможно мой последний турнир, и я приехал только чтобы заплатить за школу. К этому не слишком тепло отнеслись. Но мои отношения со снукером всегда балансировали на грани любви и ненависти: когда я люблю его, то действительно люблю, а когда ненавижу, то тоже всей душой. Иногда я и люблю его и ненавижу в одно и то же время.

Насчёт оплаты школы — некоторые нашли это забавным, а некоторые сочли такие высказывания дурным вкусом и выставили меня в неприятном свете. Иные просто мне не поверили. Некоторые называли меня снобом, за то, что мне обязательно надо было отправить детей в частную школу, но это очень далеко от правды. У меня нет выбора, кроме как водить их в частную школу, разве что я могу оспорить это через суд, и я не хочу этого делать. Я плачу за их школу из своего кармана, но я не из приверженцев частных школ. Я думаю, что государственная школа достаточно хороша для всех нас, дело лишь в том, как ты сумеешь распорядиться полученными знаниями. Я ходил в государственную школу, но не реализовал себя. Но там было много очень умных детей, которые смогли себя реализовать, и они поступили в университеты, и у них хорошие карьеры. Не думаю, что много людей поверило, что у меня не хватает денег, но это правда. Да, у меня есть свой дом, и у детей тоже, плюс мы с мамой владеем парочкой домов, но если бы я не вернулся на работу, мне пришлось бы продать этот свой дом.

Комментаторы постоянно говорили, как расслабленно я выгляжу в этом году, и думаю, что за столом так оно и было. Но были моменты, когда я чувствовал себя параноидально, особенно сразу после окончания сессии. Трудно объяснить, но это классический синдром параноидальной депрессии — ты не можешь говорить с людьми, не смотришь им в глаза, ты думаешь, что люди над тобой смеются, думаешь, что сейчас тебя выставят на смех, но не знаешь, как и по какому поводу. Это ужасное, деструктивное расточение энергии и жизни. А потом я выходил туда и чувствовал себя нормально. Игра была эскапизмом — я был в порядке, пока играл; игра отвлекала. С чем я не справлялся, так это с мыслями и предвкушением, когда я не играл. И этим я задалбывал своих друзей.

Все просто выдохлись. Все мои лучшие друзья, Скауз Джон и Дэмиэн, выслушивали от меня: я не могу больше играть, я устроюсь на новую работу, я буду работать в шоу бизнесе. А на следующий день я начинал играть на тренировочном столе, все шары забивались, и я сразу такой: «Дааааа! Я буду играть в эту игру ещё 10 лет!»

Каким бы я ни был, Дэмиэн продолжал меня поддерживать. Он говорил: «Если ты себя так чувствуешь, не делай этого. Если игра заставляет тебя так себя чувствовать, забрось её нахер, ты просто должен быть счастлив. Ты король, ты самый лучший снукерист всех времён, но я не хочу видеть тебя таким убитым». Я не думаю, что я лучший снукерист всех времён, но с его стороны очень мило так говорить. Дэмиэн, похоже, никогда не унывает.

Шеффилд выматывает и в лучшие времена, но меня скосило с самого начала. После каждой сессии, вплоть до полуфинала, я так уставал, что просто спал всё время. Я думаю, это из-за того, что я отвык от адреналина, бурлящего в моём теле, и от игры матч за матчем. Моя способность к восстановлению ослабела. Даже мои друзья, которые видели меня убитым много раз, думали, что я плохо выгляжу к концу сессий. Я думал — ради чего я прохожу через всё это? Я был счастливее, когда я работал на ферме и не имел денег. Как только я заканчивал игру, я раздевался до трусов, одевал старую майку, и ложился, но никак не мог заснуть. А все продолжали говорить мне, как уверенно я выглядел, когда я играл. Я подумал — надо заботиться о себе. Я уже проходил через это, с железистой лихорадкой, и знаю, что здоровье важнее снукера. Я чувствовал, как будто живу жизнью того чувака из сериала Breaking Bad. Я думал, что мне уже похер на всё. Но в то же время я страстно желал победить.

Твоё мнение о себе так переплетается с мнением других, что начинаешь задумываться о здравости своего рассудка. Начинаешь думать: они тебе это всё говорят только потому, что ты топовый игрок и они чувствуют, что должны говорить о тебе хорошее; или я всё это воспринимаю абсолютно неправильно? Паранойя — это форма депрессии. Другие люди, наверное, и не замечают этого. Ты чувствуешь, как другие весело проводят время, радуются жизни, а тебе внутри так некомфортно. Я просто хочу быть в своём номере, один. Я хочу нырнуть под одеяло, посмотреть телевизор, чтобы мне прислали кучу еды, я хочу снова начать курить. Я хочу поехать к своему другу, на баржу, сесть там и ныть, ныть, занудить его яйца, потому что ему пофиг. У Маленького Мики есть баржа на канале. Он много лет был в армии, потом развёлся с женой, и купил себе баржу, чтобы жить в ней. Я в любой момент могу прийти туда, опустить плечи, ныть, рассказывать о том, что я не хочу больше играть, а он будет отвечать: «Канечна, дорогой». У него есть маленькая собачка, которая ненавидит меня до мозга костей, потому что каждый раз, когда я появляюсь, то я сразу: «Давай, Мик, пойдём попьём чайку», и собака ненавидит меня за это, потому что он её запирает, а они как муж и жена. Я говорил Мику — эта псина ненавидит меня, а он мне — да ну, смотри, он виляет хвостом. А я ему — я просто ужас для этого пса. Всё, что он думает, это: каждый раз, когда я прихожу, ты исчезаешь со мной. Я для этого пса — плохие новости.

Снаружи я выглядел выдержанным. Пожалуй, очень выдержанным, как для меня. Но у меня бывали моменты. В эти моменты я не мог выдерживать пребывания в Крусибле, не мог выдерживать видеть людей — любая мелочь действовала мне на нервы.

Ближе к концу мне полегчало. Я помню, как говорил себе: ещё три дня надо чистить зубы; два дня надо чистить зубы, и всё; один день. Друзья в раздевалке помогали мне оставаться в здравом уме — Ирландец Крис, Скауз Джон, Дэмиэн и Сильвия, и два моих близких друга из Шеффилда, Яз и Таз.

Вопреки всем своим сомнениям, я прошёл в полуфинал, моим противником был Джадд Трамп — великолепный матч, потенциальный лакомый кусочек для зрителей. Мы с Джаддом оба играем в атакующий снукер.

Мы всё ещё ходили в казино по вечерам. К тому времени фишек у меня осталось на 500 фунтов — столько же, сколько в начале, и я подумал — какого хера, надо или выиграть по-крупному, или проиграть. Естественно, я проиграл. Но тогда это уже не имело значения. Я был доволен тем, что мне удалось достичь в Шеффилде.

В первой сессии я вёл 4:1, но закончилась она со счётом 4:4. Я уходил со стола, думая — моя игра была на голову выше его, но у нас ничья. Это не придавало мне уверенности на следующую сессию, потому что я ожидал быть впереди, 6:2, или 5:3 — неважно, но впереди. В игре Джадда образовалась система, я её замечал и раньше — он играет хорошо, когда отстаёт на три фрейма, но когда сравнивает счёт, начинает играть негативно. Я это усвоил, и это придало мне уверенности.

При счёте 7:6 он промазал красный, и я подумал — так, сейчас самое время зачистить стол и вырваться вперёд, и так я и сделал. При счёте 11:8 я почувствовал, что он внутренне уже сдался, и это облегчало мою работу. Я думал про себя: всё, что мне надо делать — это оставаться дисциплинированным, и если он опять приблизится ко мне, снова уйти в отрыв, в общем, оставаться профессионалом. Другими словами, Джадд не мог выиграть — я бы мог проиграть.

При счёте 13:9 было мини-противостояние посреди длинного, скучного фрейма. Я сделал «движение» своим кием — некоторые люди назвали бы этот жест «дрочением кия», но не я! Микаэлла Табб, рефери, быстро, но строго, отчитала меня: «Прекращай делать неприличные жесты, окей?» Я сказал, что просто вытирал кий, и что я хочу уйти домой. Наверное, меня это немного выбило из колеи, и я проиграл этот фрейм.

Это был напряжённый матч, и я получил удовольствие от первой сессии. Но в других сессиях я не чувствовал, что я летаю, или что я в ударе. Форма приходила ко мне урывками, но тактически я играл умно, мои отыгрыши были хороши, и я сделал достаточно для победы.

Дойти до полуфинала, до того момента, когда остаётся только один стол, было приятным чувством, но дойдя до финала, я почувствовал себя просто великолепно. Я чувствовал, что это действительно достижение. Я прошёл туда первым, из всех 32-х игроков, действующий чемпион, и это при том, что я год не играл. Вначале я вообще не думал, что это возможно.

В начале, когда буки видели меня одним из фаворитов, я думал, что они сдурели. Когда другие игроки говорили мне, что я фаворит, меня это раздражало. Я думал — вы играли весь год. Когда уже кто-то встанет и скажет: я командир этого спорта, я номер один, я выиграю чемпионат мира?! Но я ни разу не слышал, чтобы кто-то из игроков публично говорил с такой уверенностью. Я бы очень хотел это увидеть, потому что это было бы хорошо для снукера, да и, наверное, завело бы меня снова. Но никто по-настоящему не хватает быка за рога. В какой-то степени это хорошо для меня, ведь это значит, что мои соперники не так уж уверены в себе, но это нехорошо для снукера.

Думаю, Джадд должен стать этим человеком, но иногда я думаю, что ему не хватает инстинкта убийцы. Кажется, что ему и так хорошо — у него есть немного денег, он наслаждается своим стилем жизни, выигрывает какие-то матчи, изредка — турнир; но на самом деле, чем он должен заняться, так это вписать своё имя в историю. Нет сейчас Хендри или Дэвиса, которые бы хотели посвятить свою жизнь снукеру, кого-то, кто бы сказал: «Если ты хочешь меня победить, тебе надо будет отдирать меня от стола силой. Я так сильно этого хочу, что любыми путями добьюсь своего.»

Когда я прошёл в финал, моей первой мыслью было — я не хочу играть с Барри Хоукинсом. Он летает, он размажет меня по столу. Глупо, конечно, я же сам говорил, что в финале всегда будет встреча с игроком, который находится в форме. Я повторил всё, чему научил меня Стив Питерс, и сказал себе взять себя в руки — каждый день разный, каждый игрок играет по разному в разные дни, прекращай мыслить катастрофическими категориями, давай выясним правду. Мы со Стивом пытались повернуть вспять ту систему верований, на которой я вырос, ту, что базировалась на страхе и негативе: ты должен победить, ты не можешь показать себя с плохой стороны, не делай из себя клоуна.

Так что я провёл с собой длинную позитивную беседу — что бы ни случилось, никто не размажет тебя по столу; худшее, что может с тобой случиться — битва будет на равных, и тогда у тебя всё равно останутся шансы выиграть. Главное было набраться терпения. Я больше не ощущал, что меня сметут со стола. Я был здесь и раньше, выиграл четыре финала из четырёх, я неплохо играю под давлением, я не сдамся; и я просто постоянно думал, что если мне представится возможность выиграть матч, то я не упущу свой шанс.

Как только я уговорил сам себя, что получу от матча удовольствие, я обнаружил, что они поменяли сукно на столе. Они говорили мне, что поменяют его, но я думал, что оно будет таким же — быстрым и гладким. Но оно было ужасно медленным. Быстрое сукно мне больше подходит, а медленное, мне кажется, больше подходит Барри, потому что он бьёт по шару жёстче, а я предпочитаю закатывать их легонечко. На медленном столе не получится легонечко закатить шары, придётся их заколачивать. Я умею это делать, но это совершенно другая техника, это как перейти с глины на траву. И я подумал — кто сделал это, и зачем? Последователь теорий заговора во мне говорит, что это было сделано, чтобы не дать мне выиграть чемпионат мира. Но любую мелочь, которая могла сбить меня с пути, я старался превращать для себя в позитив, и я сказал себе — хорошо, если есть какие-то люди, которые не хотят, чтобы я победил, значит, мне во что бы то ни стало надо победить! Это станет бОльшим испытанием, я получу больше кайфа.

Возможно, у меня и паранойя, но несколько знающих экс-игроков сказали мне:

— Я знаю, зачем это сделали.

Я спросил:

— Зачем?

— Они не хотели, чтобы ты выиграл этот чемпионат мира. Это было сделано для того, чтобы попытаться тебя остановить.

Это было сказано после финала, так что им не было смысла меня просто так подначивать.

Я был в восторге от финала. Это был единственный матч во всём турнире, в котором, по моему мнению, я сыграл действительно хорошо. Моя энергия возвратилась ко мне к полуфиналам, и я понял, что у меня есть шанс. Первая сессия финала была хороша — я повёл 2:0, потом он сравнял 2:2, и я подумал — у нас намечается настоящая игра. Потом он повёл 3:2, и впервые за весь турнир я оказался позади. Потом я сделал три действительно классных брейка, два сенчури, повёл 5:3, и подумал — чудно, мы сражаемся по-взрослому! Настоящая потасовка. Я показал, на что я способен, дал знать, что я здесь. Он тоже дал знать, что и он здесь, это была хорошая сессия классного спарринга.

Я никогда не играю по-настоящему хорошо во вторых сессиях финалов в Шеффилде. Во время первой сессии все взбудоражены, это финал, все играют классно, а вторая сессия, в воскресенье вечером, всегда чувствуется, как отходняк — ты не можешь выиграть турнир, но если проведёшь эту сессию плохо, то на следующий день окажешься в затруднительном положении. И конечно же, напряжение давало о себе знать в тот воскресный вечер.

В последнем фрейме в тот вечер я поставил Барри великолепный снукер за чёрный. Если я выигрываю этот фрейм, до утра счёт останется 10:7; если проиграю — 9:8. Я был бы так разочарован, проиграй я его, ведь я действительно хорошо играл в этом фрейме; но каким-то образом дело дошло до цветных. Проиграть было бы больно. К счастью, я выиграл, и ушёл со счётом 10:7, в приподнятом настроении.

Потом, в понедельник, я играл великолепно. После полудня я доминировал, забивал отовсюду. В одном фрейме я отставал на 54, 59 на столе, и я сделал клиренс в 56 очков. Последний красный был очень сложный — дальний удар в нижний угол, и надо было оттянуть биток на синий. Но и после того, как я сделал это, мне пришлось бить дальний жёлтый. Он зашёл, как дети в школу. Бум. Я очутился лицом к лицу с заковыристым зелёным — вдоль нижнего борта, выход с боковым винтом на коричневый. Белый встал просто идеально, и всё было закончено. Прелестно. Этот фрейм вывел меня вперёд 12:8, и это был один из лучших клиренсов, что я когда-либо делал.

Я был доволен своей терпеливостью — забил, сделал пару хороших брейков, потом поставил пару снукеров. Вместо того, чтобы пытаться что-то делать прямо вот уже, я думал — нет, времени хватает, и это придавало мне уверенности. В понедельник пополудни я играл хорошо, и думал — окей, вечером поиграем ещё. Это была проверка моей работы со Стивом Питерсом — я сделал это год назад, так что я знал, что мне это по силам, но смогу ли я сделать это ещё раз? Барри вышел — дальний красный, 130. Потом он взял следующий фрейм одним заходом, и вдруг счёт становится 15:12, и у меня начинается мандраж.

В следующем фрейме он набрал 20 с чем-то, и сыграл трудный красный; судя по тому, как он это делал, он был уверен в ударе, и я не ожидал, что он промажет. Но он промазал. Я услышал рёв толпы — разочарования от болельщиков Барри, и предвкушения от моих — и подумал, ну всё, этот фрейм я должен взять этим подходом. Я набрал очков 70-80, счёт стал 16:12, а потом я выиграл и следующий фрейм большой серией.

Когда счёт был 17:11, мы ушли на перерыв, мне оставалось выиграть один фрейм, но голова у меня была не на своём месте. После финала Скауз Джон напомнил мне, что я ему сказал. Я сказал:

— Какой счёт?

— 17:12, — сказал он.

— Ага, значит, ему надо выиграть 6 фреймов подряд, чтобы победить меня.

Что никак не мог понять Скауз Джон, так это то, что я говорил абсолютно серьёзно — все долгие 17 дней я думал, что недостаточно хорош, чтобы победить. Джон думал, что я издеваюсь, но я и не думал издеваться. Я думал, что у Барри есть все шансы выиграть шесть фреймов. Но получилось так, что я вышел, и закончил матч серией в 77 очков — стильно.

Я поднял кубок над головой — очень мило, большое спасибо, я пятикратный Чемпион Мира, первый, кто защитил титул со времён Стивена Хендри, торжественный момент. Я был действительно счастлив. Я достиг того, что считал невозможным. То, что я пятикратный, я осознал моментально. Когда я писал свою первую книгу, 12 лет назад, я победил на ЧМ всего лишь раз. Два года назад я был трёхкратным чемпионом. Неплохо, но разница между тем, чтобы выиграть этот титул три раза и пять раз колоссальна. Теперь впереди меня только герои моего детства — мне остался один титул до Девиса, и два до Хендри.

В моей памяти отпечатался момент, как маленький Ронни взобрался на стол, прыгал в моих руках, и мы вместе улыбались в камеру. Это не сравнится с прошлым годом, потому что в 2012-м я переживал такие трудные времена на профессиональном и личном фронтах, что думал, уже никогда не удастся мне победить — но это было всё равно прекрасно. У меня есть замечательная фотография, где в одной руке я держу кубок, и маленький Ронни стоит на столе, одной рукой обнимая меня за плечи, а второй тоже держит кубок. Непередаваемо.

В послематчевом интервью я в очередной раз стал причиной мини-скандала. Хэйзел Ирвайн сказала, что по моему виду можно сказать, что мне это далось легко; но что на самом деле происходило за кулисами, и кого я должен благодарить за помощь в этой победе? Я сказал, что не думаю, что смог бы выиграть два мировых титула подряд без помощи Стива Питерса, потому что: «Все меня знают. Я то вверху, то внизу, как труселя шлюхи». Хэйзел не знала, что сказать. Я даже не уверен, что она знала, что я сказал, — она просто почувствовала, что это не годилось для прайм-тайм ТВ. Аудитория взорвалась смехом. «Я думаю, мы простим ему пролетарский язык», — сказала она. «Ты не хочешь это перефразировать, или просто продолжим?» Я сказал: «Немного поздновато, Хэйзел, это уже прозвучало в эфире.»

Я думал, что это будет смешно, поскольку знал, что в этот момент Хэйзел будет думать над следующим вопросом, и я подумал — брякну это ей, посмотрю, как она отреагирует. На следующий день она пришла ко мне и сказала: «Это действительно меня шокировало, потому что я думала над следующим вопросом, и вдруг я услышала хохот толпы, и подумала — а что он только что сказал? И мне ведь надо было это как-то разруливать».

Я также сказал, что планирую принять участие в большем количестве турниров РТС, и сразу же нашлось немало скептиков, которые начали спрашивать, зачем мне эти РТС, если там такие маленькие призовые фонды. Но мне нравится их атмосфера маленького события, к тому же они длятся недолго, и для меня это идеально. В то время как многие турниры длятся от 10-ти дней до двух недель, а чемпионат мира 17 изматывающих дней, эти турнирчики начинаются в пятницу, а в понедельник ты уже дома. Так что ты поддерживаешь форму, не испытываешь особого давления, и не уезжаешь из дому надолго. К тому же, если ты любишь играть, то это главное. Чтобы игра что-то для тебя значила, она не должна быть именно на чемпионате мира. За победу в РТС ты получаешь 20 штук — неплохие деньги, хотя и не такие большие, как на ЧМ — 250 штук. Я понимаю, почему люди думают, что я сошёл с ума, если предпочитаю играть в этих маленьких турнирах, но моя ситуация такова, что я не могу быть в разъездах 12 месяцев в году. Я хочу регулярно видеть Лили и маленького Ронни, но при этом регулярно играть, и я подумал, что для поддержки идеального баланса я могу играть в маленьких турнирах забавы ради. Если будешь играть только ради денег, ни хрена хорошего из этого всё равно не выйдет. Иногда всё, что приносят деньги — это горе.

Прошёл месяц с тех пор, как я выиграл ЧМ, и я чувствую себя хорошо. Я знаю, что я не самый позитивный парень на планете, и я, наверное, всегда буду страдать по той, или иной причине, но я также знаю, что я благословлён. Я благословлён замечательной семьёй и друзьями, прекрасными детьми, хорошим здоровьем, странным снукерным даром, благословлён таким фан-клубом, которого, как я иногда думаю, даже не заслуживаю (спасибо, Ронни:)). Также у меня есть чудесная девушка, которая привнесла стабильность в мою жизнь. Лайла — актриса, наиболее известная такими ролями, как Эмбер Гейтс в сериале «Жёны футболистов», и Сахиры Шах в сериале Холби Сити. Также она известна тем, что дошла до полуфинала StrictlyComeDancing в 2009-м году. Она стала фантастическим дополнением к моей жизни. Она всегда поддерживает меня, оказывает на меня успокаивающее действие. И я думаю, что вместе мы — хорошая команда. Она хорошая девушка, у неё доброе сердце. Она улучшила мою жизнь. У неё отличные друзья, и она водит меня по местам, в каких я не был никогда в жизни. Она из мусульманской марокканской семьи, и многие её друзья марокканцы. Большинство из них непьющие. Они просто болтают вместо того, чтобы пить, и есть в них эдакая милая открытость — это марокканский менталитет. Большинство моих друзей такие: «Давай, пойдём туда, пойдём сюда, сделаем это, сделаем то», и это не для меня. Лайла принесла новый мир в мою жизнь. Как и мне, ей не нравится мир селебрити. Этo одна из наших общих черт. Она умная, практичная девочка, и её не интересует весь это селебрити-мусор.

Я начинаю вливаться в работу в шоу бизнесе, СМИ — готовлюсь к концу своей карьеры, когда бы он ни настал, а может быть, я даже напишу повесть. В данный момент, заканчивая эту книгу, я строю планы нa грядущий год, заплатил за школу, выиграл чемпионат мира, имею немного денег на банковском счету, и ко мне вернулась уверенность в себе. Что касается бега — я вхожу в форму, и снова выгляжу поджарым и подтянутым. Всего через два года, когда мне исполнится 40, я смогу принять участие в забегах Мастерс для ветеранов, и в них я смогу действительно оставить свой след.

В общем, труселя шлюхи снова наверху, и с определённой толикой удачи, там они и останутся.

The End

По материалам: топ-снукер

Поделиться с друзьями: